Почетные граждане города Озерска

На главную                                         О проекте                                         Персоналия


Персоналия


А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

вернуться назад

В. Черников

СТРАННОЕ СЧАСТЬЕ

ИЗ ЛИЧНОГО ДЕЛА:

Ф. И. О. - Сохина Лия Павловна.
Год рождения - 1925.
Образование - высшее, в 1948 г. окончила Воронежский государственный университет, доктор химических наук (кандидатскую диссертацию защитила в 1953 году, докторскую - в 1968-м).

СВЕДЕНИЯ О РАБОТЕ НА ПО "МАЯК":

1948 - инженер;
1954 - начальник лаборатории ЦЗЛ;
1959 - зам. начальника ЦЗЛ;
1975 - начальник ЦЗЛ;
В 1988 г. ушла на пенсию.

НАГРАДЫ, ПООЩРЕНИЯ, ПОЧЕТНЫЕ ЗВАНИЯ:

Орден Трудового Красного Знамени.
Лауреат премии Совета Министров СССР.
Почетный гражданин города.

Лия Павловна считает, что ее судьба сложилась счастливо, и это счастье ей дала прежде всего наука. Прошу прощения за избитые, старомодные фразы, но в данном случае, как мне кажется, их трудно заменить другими, потому что у Лии Павловны все самые высокие моменты жизни на самом деле связаны исключительно с наукой. Несколько часов беседовали мы с нею, и все это время она говорила только о своей научной работе, только о производстве. "Я очень счастливый человек, - сказала она в заключение, - очень. Считаю, что прожила свою жизнь с пользой. Мне довелось работать с учеными, имеющими мировую известность".

Но читаю страницы воспоминаний Сохиной - и мои волосы потихоньку становятся дыбом. Посмотрите на условия, в которых она работала в 1948-1950 годах:

содержание альфа-активных аэрозолей в воздухе рабочей зоны в среднем 550-800 предельно допустимых концентраций (ПДК), а на отдельных участках - десятки тысяч тех же самых предельно допустимых концентраций;

в комнате № 1, где проводилось отделение плутония от основной массы других радиоактивных элементов, бачки, колбы и всевозможные приспособления для фильтрации растворов зачастую стояли на письменных столах (не в специальных, имеющих свинцовую защиту камерах, и даже не в вытяжных деревянных шкафах, а на лабораторных и письменных столах, хотя растворы на этой стадии имели высочайшую активность);

металлические, из обыкновенной листовой стали контейнеры, в которых привозили продукт с радиохимического завода, стояли тут же, у столов и вдоль стен, и были накрыты обыкновенными фанерками; за недостатком мебели высвободившиеся контейнеры использовали как табуретки (надо ли объяснять, что даже без концентрата эти емкости являлись очень сильными источниками гамма- и бета-излучения);

при выгрузке нерастворимых осадков рабочие за 20-30 минут получали по 0,5-0,8 рентгена, а в отдельных комнатах регенерационного отделения учесть полученные дозы было просто невозможно: приборы зашкаливали на всех диапазонах, и, входя туда, дозиметристы их просто-напросто выключали;

коммуникации - и те давали до 30 микрорентген в секунду.

В таких условиях выполнение медицинского норматива годового внешнего облучения - 5 рентген - было абсолютно нереальным. Установили 30 рентген, но и этого оказалось мало, фактически люди получали в 4-5 раз больше. Тип привозимого с радиохимического завода плутониевого концентрата персонал определял без всяких приборов, просто по своему самочувствию: если начинает подташнивать, значит, раствор фторидный (он более активный), а если самочувствие особо не меняется, значит, раствор эфирный.

Работали с растворами без всякой защиты, переливали их из контейнеров в технологические емкости вручную. Это был знаменитый опытно-промышленный цех № 9 знаменитого плутониевого завода (ныне завода 20). Он был знаменит во многих отношениях. Во-первых, тут обязанности аппаратчиков часто выполняли инженеры, а то и кандидаты наук. Во-вторых, тут был получен первый в стране металлический плутоний. В-третьих, тут люди получали такие дозы облучения, какие не получали даже на реакторном заводе. Потому цех в скором времени сломали и закопали в землю. Сейчас на его месте лишь густая лесная поросль. Более ужасные условия труда трудно себе и представить. Правда, Лия Павловна работала не на основных переделах, а сразу попала в исследовательскую группу (в этом ей немного повезло), но их комната находилась в том же здании, и они имели дело с теми же растворами. Под действием радиации стеклянная лабораторная посуда становилась темно-коричневой.

"Это, - пишет Лия Павловна, - осложняло работу, так как не видно было, происходит ли процесс осаждения". (Видите, о чем думали люди в первую очередь: не о радиации, а о том, что темное стекло осложняло работу). "Однажды, чтобы убедиться в нормальном образовании осадка, я извлекла стакане раствором из шкафа, подняла его на уровень глаз и стала перемешивать пульпу стеклянной палочкой. Неожиданно дно стакана лопнуло, и весь раствор вместе с осадком вылился на меня. Пошла на склад, чтобы заменить одежду. Когда проходила мимо комнаты (не мимо датчиков, а мимо комнаты. - Авт.), все приборы зашкалили. Однако кладовщик отказался выдать мне свежий комбинезон: не подошел срок его обмена. Пришлось работать в прежнем, пока высокое начальство не настояло на немедленной замене". Да и в самом цехе исследователям приходилось бывать постоянно. Как без этого? Тогда наука трудилась бок о бок с технологами и аппаратчиками.

Так можно ли тут говорить о каком-то счастье? Не уместнее ли говорить о трагедии? Молодые, только что окончившие университеты девчонки - и сразу оказались в таком пекле. Даже очень здоровые мужчины сгорали в "девятке" и в первом цехе (он был построен взамен опытно-промышленного; новый, с более совершенным оборудованием цех, но по условиям труда оказался ненамного лучше) в считанное время. За 4-6 лет кадровый состав цеха № 1 обновился полностью. Одних вывели в "чистые" условия, другие умерли. Взял слово "чистые" в кавычки, потому что в то время оно имело совсем не тот, что сейчас, смысл. Например, буфет, что находился сразу за грязным отделением санпропускника, считался помещением чистым. Там ели, даже не помыв как следует руки. Его закрыли лишь в 1952 году. Чистой также считалась одежда аналитиков. Они уходили домой в том же самом, в чем работали с уран-плутониевыми пробами. Когда же появились первые дозиметры (поначалу индивидуального дозиметрического контроля не было), всю одежду и обувь аналитиков пришлось сжечь. Настолько они оказались радиоактивными.

Смерть, как правило, приходила неожиданно. И первой ее жертвой стала техник химического отделения Таисия Громова. Только что все видели ее цветущей, энергичной, не боящейся ни трудностей, ни вредности, во всех рабочих делах неизменно первой, - и вдруг заболела. Сначала было периодическое сухое покашливание, потом появились одышка, слабость и ухудшение аппетита, а потом Таисия стала быстро худеть. Таяла буквально на глазах. Направили девушку в поликлинику - рентгеновский снимок показал серьезные диффузные изменения в легких, очень похожие на те, что бывают при туберкулезе. В связи с этим особенных сомнений в диагнозе не было. Громову направили в тубдиспансер. Однако специалисты диспансера с вынесенным заключением не согласились. "В анализах, - сказали они, - не найдена туберкулезная палочка". "Ну и что из того, что не найдена палочка, - ответили им, - ведь туберкулез бывает разный, в том числе и абациллярный, то есть без наличия палочек. А что другое в данном случае может быть?"

Предположить что-то другое, в самом деле, было трудно, поэтому вновь поставили диагноз: туберкулез. И этот диагноз подтвердили в Москве, в институте биофизики. Вскоре точно так же заболели еще несколько совсем молодых специалистов, в их числе инженер-химик регенерационного отделения А. Г. Шалыгина, инженеры-химики аффинажного отделения Н. Б. Симаненко (Нагина), 3. Г. Моденова, Ю. В. Клочкова, Л. П. Грибкова, О. С. Дронова. Они быстро худели, в столовой сидели молча, уставившись взглядом в одну точку и практически не ели (разве что несколько ложек супа и ломтик хлеба), и вскоре одна за другой умерли. Громова в возрасте 30 лет, Моденова и Шалыгина - в 34, а Симаненко - в 32 года. И только тогда (после вскрытия) врачи разобрались в истинном характере их заболевания. Оказался не туберкулез, а гораздо страшнее - плутониевый пневмосклероз. У Громовой содержание плутония в организме превышало предельно допустимое количество в 250 (!) раз. А сколько работников 20-го завода получило лучевую болезнь?!

Вот куда попала еще совсем юная Лия Сохина сразу по окончании химфака Воронежского университета. Скорее надо не о счастье говорить, а клясть свою судьбу за этот ад, за это роковое стечение обстоятельств, потому что для Сохиной работа в "девятке" и в первом цехе тоже не пройдет бесследно. Будет и рак, будет и инсульт, и многое другое.

Но в то время ни Лия, ни прибывшие вместе с ней Лидочка Быкова, Генриэтта Казьмина и Фаина Сегаль ни о каких опасностях не думали. Они думали только о работе, о том, чтобы в кратчайший срок выяснить причины низкого выхода плутония в конечный продукт. Чрезвычайно важная и ужасно интересная в научно-исследовательском плане проблема. Пока что предложенная ИОНХом технологическая схема явно себя не оправдывала.

Как же так получилось - разработали технологию, привезли ее на производство, а она оказалась "сырой"? Почти половина ценнейшего вещества уходила в отходы. В оборонной-то отрасли. Тогда за подобные вещи по головке не гладили, вполне могли подвести под соответствующую статью. К счастью, до "вредительских" статей дело не дошло. Видимо, в "органах" тоже понимали, что задачка ученым выпала не просто сложная, а архисложная. Уникальная во всех отношениях.

Главной проблемой было то, что необходимый для атомной бомбы плутоний в естественном виде на земле не существует. Вернее, существует - под действием космического излучения он образуется в урановых рудах, - но это настолько малые величины, что о добыче его из недр не может быть и речи. Даже не миллиграммы на тонну, а в тысячи раз меньше. Единственный способ получить осязаемые количества этого поистине неземного элемента - построить реактор и облучить в нем урановые блоки. Тогда в уране образуется какая-то доля плутония. Но промышленный реактор был еще не готов, потому ученые, приступая к атомному проекту, не имели в своем распоряжении ни крупицы основного материала. Они даже не знали его физических и химических свойств. Судили о них только по расположению элемента в периодической таблице Менделеева. Как же в таком случае разрабатывать технологию, из чего исходить, выдавая задания проектным организациям?

В том-то уникальность случая и состояла. Уже выбрана площадка под будущий атомный комбинат, уже приступили к делу проектировщики и начали съезжаться строители, буквально через год-полтора намечено передать физикам первые слитки плутония, причем плутония сверхчистого - содержание примесей в нем не должно превышать стотысячных долей процента (и это еще более осложняло задачу, потому что такой степени очистки металлов наша химическая промышленность ни в чем не достигала), а ученые-химики этот загадочный плутоний еще и в глаза не видели. Положение - серьезнее не придумать. Даже сейчас многие наши НИИ зашли бы в тупик. Но тогда все было по-другому. Тогда был Сталин, был Берия, и они твердо знали только одно: нужен плутоний. Как можно быстрее и как можно больше. А что касается трудностей - это не наша забота. Думайте. На то вы и ученые. Получалось почти как в сказке: поди принеси то, сам не знаю что, да принеси побольше и самого высокого качества. Как быть? Решили разом отрабатывать несколько вариантов технологии, а потом из нескольких выбрать лучший.

Именно в это время Сохина оканчивает химфак университета и получает направление на Урал, но предварительно полгода стажировки в секретном НИИ-9, где кандидат химических наук Всеволод Дмитриевич Никольский как раз проводит опыт за опытом, колдуя над технологией аффинажа (очистки) вожделенного Pu-239. Когда ЛИЯ напару с ЛИДОЧКОЙ БЫКОВОЙ пришла в лабораторию, Всеволод Дмитриевич первым делом спросил, читали ли им спецкурс по радиохимии. "Да, читали, - бодро отрапортовали девушки, - вперемешку с минеральными удобрениями". Потом их ответ ходил по институту как анекдот, хотя они и не думали острить, они сказали чистую правду. Так оно и было, поскольку доцент, которому поручили вести радиохимию, был знаком с нею в весьма общих чертах, в чем на первом же занятии откровенно признался. "Раньше такое читать не доводилось, - сказал он, - придется к каждой лекции серьезно готовиться". Ввиду этого неизбежны большие интервалы, которые доцент будет заполнять знакомым ему курсом "Минеральные удобрения". Так что действительно вперемешку, и без каких-либо практических занятий.

Никольского это, разумеется, не обрадовало, однако других специалистов взять было негде. Пришлось организовывать для новоиспеченных химиков-атомщиков ускоренные курсы дополнительной подготовки. Но зато какие светила читали лекции: радиохимию - преподаватель МГУ Владимир Владимирович Фомин, радиометрию - Эля Моисеевич Центер, а всему остальному на конкретных делах их обучал сам Никольский, который отличался не только высочайшей научной эрудицией, но и богатейшим практическим опытом. Лидочке Быковой он постоянно делал замечания, что она набирала радиоактивные растворы в пипетку не грушей, а ртом. Надо сказать, лаборатории Никольского в этом плане сильно повезло: если доктор химических наук А. Д. Гельман (будущий научный наставник Сохиной) свой вариант технологии отрабатывала на заменителях (имитаторах), т. е. на элементах лишь похожих по своим свойствам на плутоний, например на тории, то группе Никольского выдали самый настоящий плутоний. "Вот вам три лимона, - сказали им, - на этом количестве надо получить все основные данные".

Что такое "три лимона"? И почему количество плутония определялось именно "лимонами"? А потому что весов, способных почувствовать выданную ученым тяжесть, не существовало. Приходилось определять вес плутония не по набору гирек, а по количеству импульсов, которые он испускает в течение минуты. 138 миллионов ("лимонов") импульсов в минуту - значит 1 миллиграмм, 3 "лимона" - значит 1/46 миллиграмма. Вот сколько плутония получила целая группа, чтобы "разобраться со всеми основными его данными". Но большего количества страна дать не могла, потому что не имела. Все, что было получено к тому времени Курчатовым на опытном реакторе Ф-1, исчислялось даже не граммами, а всего лишь несколькими миллиграммами. Как говорят сами химики: не весомые, а импульсные количества. На всю Академию наук. Потому ученые и молодые стажеры работали с величайшей аккуратностью. Они не имели права потерять ни капли бесценного раствора. Лучшей школы для будущего научного работника и не придумать.

Однако еще не известно, кем бы стала Лия Павловна, если бы однажды в их лабораторию не зашел академик, крупнейший специалист СССР в области атомных разработок, директор Института общей и неорганической химии (ИОНХ) Илья Ильич Черняев. О нем даже сотрудники со степенями говорили с большим почтением: "Знать такого человека, работать с ним - большое счастье".

- Мне нужны, - обратился он к Никольскому, - помощники для проведения исследований. Не могли бы вы на время выделить человека два?

- Пожалуйста, - с готовностью ответил Всеволод Дмитриевич, - у меня практикантов много всяких. Есть даже и такие, которые изучали радиохимию вперемешку с минеральными удобрениями.

- Вот их мне и давайте, - рассмеявшись, согласился Илья Ильич и тем самым навсегда решил судьбу Лии Сохиной, поскольку временной помощью в исследованиях их знакомство не ограничилось. За случайной встречей в Москве последовала столь же случайная встреча на Урале. Но обратите внимание, в какой важный момент. Март 1949 года. Начальник опытно-промышленного цеха (того самого) Филипцев сидит и размышляет: куда же ему направить только что прибывших на завод Сохину и Быкову? В аналитическую лабораторию? В аффинажное отделение? Или на извлечение плутония из отходов? В конце концов решил направить на отходы. Еще несколько минут - и стали бы они на многие годы инженерами-технологами регенерационного отделения. Но в тот самый момент, когда беседа уже подходила к концу, открывается дверь и в кабинет входит... Черняев. Ему опять потребовались грамотные химики для продолжения исследований, начатых в Москве. Увидев Сохину и Быкову, он обрадовался и попросил Филипцева отдать их в его распоряжение. Яков Алексеевич не возражал, а девчонки были безгранично счастливы: им вновь предстояло работать с Ильей Ильичом, которого они просто боготворили. Так, благодаря двум случайным встречам, Лия Павловна навсегда ушла в науку.

Теперь они стали проверять разработанные в Москве технологические схемы на реальных производственных растворах. Как уже было сказано, в естественном виде плутоний на Земле не существует. Его можно получить только искусственным путем, облучая урановые блоки в реакторах. Но облучить уран - это только часть дела, и, быть может, не самая сложная. Дальше плутоний надо выделить из огромной массы урана и осколочных элементов, очистить до идеального состояния и в килограммовых количествах передать металлургам. После реактора еще две сложнейшие, многоступенчатые технологические цепочки, из которых наибольшие проблемы вызвала вторая - очистка, потому что очищать плутоний требовалось не от одного-двух, а от десятков сопутствующих элементов, едва ли не от трети периодической системы Менделеева. Именно этим Сохина вместе с другими сотрудницами исследовательской группы и занималась. Сначала работы велись под руководством Черняева, а потом - под руководством блестящего ученого Анны Дмитриевны Гельман, которая сыграла в жизни Сохиной особо важную роль. По существу, она была учителем Лии Павловны в жизни и в науке. (Кстати говоря, через некоторое время Гельман станет руководителем лаборатории ЦЗЛ и женой директора комбината Б. Г. Музрукова).

Л. П. Сохина, А. Г. Гельман, Ф. П. Кондрашова

Л. П. Сохина, А. Г. Гельман, Ф. П. Кондрашова

"Счастливая пора становления научного работника, - напишет Лия Павловна впоследствии, - первые друзья и учителя, первые успехи в разработке новых технологий. Из нашего коллектива особенно выделялась Лидочка Быкова. Небольшого роста, нежная, легкоранимая, она в то же время обладала на редкость цепким, волевым характером и фанатичной преданностью делу. Науке отдавала все силы. Если поставит перед собой какую-то цель, - обязательно добьется".

Все сказанное о Быковой можно сказать и о Сохиной. Та же фанатичная преданность делу, та же возвышенность чувств и мыслей. "Они все в то время, - отмечает Виктор Матвеевич Тараканов, знавший Сохину с первых месяцев работы на 20-м, - были очень восторженными. Трудолюбивыми, любознательными и необычайно восторженными. О своих научных руководителях говорили буквально взахлеб, обожали их, на лету ловили каждое слово и готовы были работать сутками, особенно Сохина. Она выделялась среди остальных этими качествами".

Уран-плутониевые растворы для счастливых исследователей Черняев привозил в легковой машине, в обычной стеклянной колбе, помещенной в обычное, без всякой защиты хозяйственное ведро. Они сохраняли до 98% бета- и гамма-активности, но на это никто не обращал внимания. Все мысли были сосредоточены на другом - на неудачах в экспериментах. Пробовали один способ за другим, а дело не шло. По схеме Гельман хорошо получалась очистка, но слишком низкий процент извлечения. В отходы сливалось до половины продукта. По схеме Никольского - все наоборот: выход в конечный продукт высокий, но не удавалась очистка. Вот тогда из Москвы вызвали саму Гельман, и перед группой была поставлена задача в кратчайший срок выяснить причины низкого выхода плутония в конечный продукт. И выяснили. В марте 1949-го Сохина прибыла в цех, а в июне того же года технология в основном была готова. Выход плутония в диоксид поднялся с 50 до 85%, качество диоксида соответствовало классу экстра. Победа. Потому что качество и сохранность продукта были главными показателями работы цеха. Как боролись, в частности, за сохранность, можно судить по следующему случаю.

Техник Геннадий Александров фильтровал первый оксалатный осадок. Неожиданно толстостенная колба разорвалась, и осколками стекла ему порезало лицо. Плутоний попал в кровь. Сохина и другие, кто был рядом, подвели Геннадия к раковине и стали активно промывать рану водой. Казалось бы, все нормально, первая помощь оказана. Однако Филипцев, узнав о подробностях происшедшего, пришел в ярость. Он не просто кричал и ругался, а крыл девчонок матом. За что, как вы думаете? За слишком медленные действия? За недостаточность предпринятых мер? Нет, не за это. Он матерился на своих сотрудниц за то, что они вместе с кровью смыли в канализацию какие-то доли миллиграмма (а может, и целый миллиграмм) продукта. Надо было смывать кровь не над раковиной, а над специальной посудой и потом воду сдать технологам. А что касается вредного влияния радиации на организм, то начальство нередко отвечало так: "На фронте люди погибаю. А здесь тоже фронт".

Дело вершилось традиционными сталинскими методами. Мало где еще железная сталинская рука ощущалась столь реально и жестко, как в создаваемой невиданными темпами атомной промышленности. Замечала ли это Сохина? Задумывалась ли? В ту пору - нет. Ее отец и мать были очень преданными партии людьми. Даже будучи исключенным из ВКПб, причем совершенно несправедливо, отец Сохиной в душе продолжал оставаться коммунистом. Бывало, придет мать с партийного собрания, начнет рассказывать, о чем там говорили, а он плачет. Как мне представляется, типичным продуктом сталинской эпохи выросла и Лия Павловна. В каком смысле? "Мы работали не так, как сейчас, - отвечает на вопрос одна из близких Сохиной работниц ЦЗЛ Екатерина Ивановна Сапрыкина, - мы работали по-другому. Нас интересовали не деньги, не машины, не квартиры, мы в первую очередь переживали за производство. Только дело, только работа - так мы были воспитаны. И планы нужно было выполнять любой ценой. Может, эти наши качества не совсем правильные, но мы по-другому не могли".

Запомним слова Екатерины Ивановны. В дальнейшем они помогут нам понять, в чем смысл странного счастья Сохиной, которая всю жизнь твердо следовала именно этим принципам. С первых лет работы она отличалась целеустремленностью, исключительно ответственным отношением к делу и сильным аналитическим умом. Что бы ей ни поручили - выполнит очень тщательно, не упустит ни одной существенной детали и обязательно сделает глубокие научные выводы. В том, что технология аффинажа плутония была разработана в столь короткие сроки, есть и ее личная заслуга. И заслуга немалая. Сначала на Сохину обратила внимание Гельман, она направила молодого и одаренного исследователя в Москву, в целевую аспирантуру для подготовки и защиты диссертации, с чем Лия справилась просто великолепно: "Не диссертация, а детективный роман", - отозвалась Анна Дмитриевна, прочитав ее "Теоретические основы аффинажного процесса плутония" (кстати, защищалась Лия Павловна первой на комбинате, на ее защите присутствовал академик А. А. Бочвар), а потом, в 1959 году, на Сохиной остановил свой выбор имевший отличное кадровое чутье Иван Алексеевич Терновский. Он предложил Лии Павловне стать его заместителем по науке.

Для многих этот выбор оказался неожиданным. И молодая еще (всего 34 года), и недостаточно известная на комбинате (были ученые куда более именитые), и, что тоже немаловажно, - женщина. Сумеет ли она управлять таким сложным, высокоинтеллектуальным, преимущественно мужским коллективом? Но Терновский, как видно, брал во внимание совсем другие критерии. Во-первых, прекрасная научная школа (Никольского, Гельман и Черняева знала не по книжкам, а по совместным исследованиям); во-вторых, беззаветная преданность науке (будет спокойно проводить эксперимент за экспериментом, даже если пробирки становятся коричневыми от радиации буквально на глазах); в-третьих, несмотря на молодость, богатый практический опыт.

После аспирантуры она, в частности, очень изобретательно и упорно добивалась совершенствования процесса разделения урана и плутония и очистки их от примесей. Усовершенствовала, и весьма существенно. Дальше ей вместе с Кондрашовой поручили разработать технологию получения америция (он нужен был для малой энергетики в космосе). Разработала. И, наконец, такое важное направление, как очистка сбросных вод. Правда, сама Лия Павловна таковым это направление не считала. Скорее, наоборот, тема показалась ей малозначительной и неинтересной. Поэтому, когда директор комбината А. И. Чурин предложил ей возглавить вновь созданную именно для этих целей лабораторию, страшно расстроилась. Даже всплакнула. Немного успокоилась лишь после разговора с Дмитрием Ильичом Ильиным. "Проблема очистки и захоронения отходов атомного производства, - сказал он, - в скором времени станет одной из важнейших мировых проблем, и ею надо заниматься уже сейчас". Согласилась. И в процессе работы поняла, насколько Ильин был прав.

Словом, чем дальше, тем глубже уходила Сохина в науку, она постоянно жила в мире поиска, и ее реакция на предложение Терновского была довольно сдержанной. "Соглашусь, - ответила она после долгих раздумий, - но с условиями: дайте мне хотя бы двух инженеров, чтобы я могла продолжать собственные научные исследования. Просто администратором я быть не могу". Условие, надо сказать, весьма примечательное, в полном соответствии с установками Сохиной на жизнь (отец, без сомнения, одобрил бы ее поступок). Не квартиру, не оклад попросила, а возможность работать за двоих, потому как от полного перечня заместительских обязанностей ее никто не освобождал. Терновскому нужна была не суверенная личность, не свободный художник, а рабочая лошадка, которая взяла бы на себя большую часть организационных вопросов.

И Лия Павловна добросовестно потянула эту ношу. Она составляла планы и контролировала их выполнение, организовывала научно-технические конференции, на которые вместе с сотрудниками ЦЗЛ приглашала заводчан, учила химиков обрабатывать результаты и писать отчеты, занималась с аспирантами и налаживала соревнование, обеспечивала соблюдение правил техники безопасности, которой к тому времени стали уделять серьезное внимание, принимала участие в создании патентного бюро (тоже очень важный момент, поскольку в ЦЗЛ приобрела широкий размах изобретательская деятельность) и т. д. Всего не перечислить. Десятки и сотни незаметных, рутинных, но необходимых для производства дел, и к каждому из них Лия Павловна относилась с присущей ей скрупулезностью и аккуратностью. Ни одной бумаги не подпишет, пока не изучит досконально. Приходит иногда человек на аттестацию, его спрашивают:

- Сколько отчетов вы написали?

- Семь, - отвечает.

- Нет, вы не правы, - тут же поправляет его Сохина, - у вас не семь отчетов, а пять и один доклад.

Заседание технического совета

Заседание технического совета

Оказывается, готовясь к заседанию комиссии, она подняла документы и лично проверила все фактические данные на каждого аттестуемого. Никогда не ходила на заседания и совещания неподготовленной. Надо полагать, Терновский, интеллектуальное главенство которого Сохина безоговорочно признавала, был доволен своим заместителем. Лия Павловна стала его приводным ремнем, его четко действующим исполнительным органом, без всяких претензий на собственное лидерство. "Я старалась помогать Ивану Алексеевичу", - так она сама определяла свою роль.

И в то же время Лия Павловна ни на один день не прекращала собственных научных исследований, причем исследований очень серьезных, крупномасштабных. Их целью было снижение потерь плутония со сбросными водами и повышение его измельчения. Вообще-то руководство радиохимического завода такую задачу перед ЦЗЛ не ставило. Его устраивал тот процент, который был достигнут. Больше беспокоило качество уранового и плутониевого концентратов. Однако у Лии Павловны на этот счет было иное мнение. Она считала, что потерями надо обязательно заниматься, поскольку с ними еще далеко не все было ясно, и еще больше укрепилась в своей мысли после выступления на научно-техническом совете физика Якова Порфирьевича Докучаева, который на основании уточненных расчетов и экспериментов сделал вывод, что на химический завод плутония передается на несколько процентов больше, чем указывается в паспортах. Следовательно, имеет место утечка. Куда конкретно плутоний "утекает" - неизвестно, но то, что нарабатывается в реакторах, не сходится с тем, что выдает химический завод. Плутония должно быть больше. Докучаева поддержали еще два видных физика - Глеб Борисович Померанцев и Вячеслав Александрович Перегудов. Между физиками и химиками разгорелся спор, и спор отнюдь не схоластический. Немного позднее на других комбинатах в него вмешаются органы прокуратуры и КГБ. Некоторые высокопоставленные производственники лишатся своих постов (когда разговор шел о потерях плутония, действия всегда предпринимались самые суровые).

Но почему спор продолжался так долго? Почему его нельзя было разрешить сразу, например, с помощью контрольно-измерительной аппаратуры? А потому, что взвесить количество наработанного в урановых блоках плутония невозможно. Его (количество) можно только рассчитать. По одним расчетам выходило то, что имели на практике, по другим - докучаевским - существенно больше. Но если физики оперировали математическими данными, то химики никаких научных контр-доводов привести не могли. Они делали упор на другое. "Мы плутоний не прячем. Мы плутоний не воруем. Что поступает, то и выдаем". Так есть неучтенные потери или нет?

Работа была совершенно новой по постановке вопроса и очень трудной. Требовалось провести колоссальное количество проб, анализов и экспериментов. Тем не менее, Сохина за нее взялась и - сразу скажу - блестяще со своей задачей справилась. Годы ушли, прежде чем она собрала необходимый материал, но, в конце концов, было доказано: неучтенные потери плутония все-таки были, и потери довольно весомые. Часть драгоценного металла в виде мелкодисперсного порошка улетала вместе с потоками воздуха, часть, как декантат, уходила с жидкими отходами, часть переходила в твердые отходы, а часть, слой за слоем, в течение многих лет откладывалась на поверхности оборудования. Были найдены и другие, причем совершенно неожиданные для заводских технологов каналы потерь, и все их Сохина изучила с методичной основательностью и дотошностью.

Далее приведу слова кандидата наук Юрия Федоровича Носача 1, который был свидетелем описываемых событий. "Это была не дилетантская, как считали некоторые, а очень серьезная и сложная работа. Во-первых, нужно было правильно определить пути научного поиска, а они оказались очень разветвленными и запутанными. Во-вторых, представляла большие проблемы организационная сторона вопроса, поскольку к делу привлекались очень большие силы. Участвовали не только сотрудники ЦЗЛ, а и заводские специалисты. Без них провести такой огромный объем проб и замеров было бы просто невозможно. Это обязательное для руководителя прикладных научных исследований условие: он должен иметь и научную жилку, и большие организаторские способности, Лия Павловна в полной мере обладала и тем, и другим. Я видел, как четко она ставила научные задачи, как уверенно и грамотно распределяла людей по участкам".

И третье, с чем столкнулась Лия Павловна, было сильнейшее противодействие заводских руководителей. Особенно агрессивно (буквально в штыки) восприняли они вывод о том, что плутоний откладывается на поверхности оборудования. Его там накопилось существенное количество. Но как убедить тех, кто не хочет верить? Ведь процесс идет незримо, не откроешь емкость и ногтем по стенке не поскребешь.

Лия Павловна с мужем Германом Халтуриным

Лия Павловна с мужем
Германом Халтуриным

И вот в самый разгар работ, когда шло уточнение возможных потерь плутония, врачи предлагают Сохиной срочно ложиться на операцию. Она никакой болезни в себе не чувствовала, работала как обычно - увлеченно, с удовольствием, потому, уходя в больницу, предупредила своих сотрудников: "Без меня решающего опыта не ставьте. Я скоро вернусь, и поставим вместе". Считала, что ничего серьезного у нее нет. Но быстро вернуться не удалось. Диагноз оказался более чем серьезным: злокачественная опухоль. Предстояла операция, а потом длительное лечение (вот она, "счастливая пора становления научного работника и первые успехи в разработке новых технологий". Думала ли Сохина, что за это счастье придется рассчитываться такой ценой?).

После каждого сеанса облучения самочувствие было ужасным: тошнота, слабость, полная пустота в голове, но, как только наступало облегчение, Лия Павловна начинала размышлять о проведенных исследованиях. Работа проделана огромная, и, судя по всему, очень нужная, но мало что оформлено документально. Всего несколько отчетов, да и те застряли на заводе: руководство не хочет их подписывать. "А что, если написать на эту тему докторскую диссертацию, - возникла у Сохиной мысль. - Ведь болезнь у меня серьезная, всякое может случиться. Жалко, если такие результаты пропадут". Услышав эти слова, я пришел в оторопь: до науки ли в ее-то положении, какими бы важными результаты ни были? Ведь в таких ситуациях, как говорят, все суетное, земное отступает на дальний план.

Прежде всего, мысли о болезни. Но Сохина жила по своим законам. Даже находясь на больничной койке, она думала не о постигшем ее несчастье, а о диссертации. Как написать введение, что за чем расположить, какие сделать выводы - все это она прокручивала в голове помногу раз, даже шлифовала отдельные фразы, в результате многие разделы своей будущей диссертации затвердила наизусть. Конечно, лучше бы записывать, но вне ЦЗЛ такие записи делать нельзя: высокая степень секретности. "Возможно, - делает заключение Лия Павловна, - я благодаря такому направлению мыслей и выкарабкалась".

А вернуться к полноценному труду ей помогли чуткость руководства и повседневная забота близких. В частности, директор комбината Н. А. Семенов распорядился так: "На инвалидность не уходите, - сказал он, - работайте столько, сколько сможете. Перейдете на полный рабочий день, когда почувствуете себя достаточно хорошо".

Это было очень правильно, потому что первые несколько недель Лия Павловна больше трех часов трудиться не могла. Нужен был отдых. Но постепенно силы восстанавливались. Уже через месяц она стала уходить с работы вместе со всеми, а через полгода приступила к оформлению диссертации, благо, что вслед за Семеновым очень достойно поступил и Терновский: на все это время большую часть административных работ он тактично взял на себя.

Поскольку диссертация была заранее хорошо продумана, работа шла быстро. Десятки страниц были написаны практически без исправлений. Казалось, еще немного - и самое трудное будет преодолено, останется только получить положительный отзыв да пройти защиту - процедуру, по сути дела, больше формальную, чем содержательную. Не зря же положенные по такому случаю банкеты оплачиваются заранее. Однако у Сохиной все получилось совершенно наоборот: не столько нервов отняла работа над диссертацией, сколько все последующее.

Началось с того, что отказались дать положительное заключение заводчане. Разнесли труд в пух и прах, не нашли в адрес автора ни одного доброго слова. "Мы вам не позволим защитить эту диссертацию, - сказал директор завода М. В. Гладышев. - Кроме нашего, придут отрицательные отзывы из Томска и Коаснояоска. Мы позаботимся об этом". Завод соглашался изменить свою позицию только после основательной корректировки текста. Сохина отвергла это предложение. Решили идти на защиту с отрицательным отзывом. Случай очень редкий и очень рискованный, потому что при отрицательном заключении производственников шансы на успешную защиту резко снижаются.

Через месяц состоялось заседание научно-технического совета комбината. Сохина доложила собравшимся одно, представители завода - абсолютно противоположное. Все в недоумении - кому верить? Тогда главный инженер комбината А. Ф. Пащенко закрывает заседание и предлагает вернуться к рассмотрению через две недели, после тщательного изучения представленных обеими сторонами материалов.

"Я очень расстроилась, - пишет Лия Павловна в своих воспоминаниях. - Заводчане стеной стояли против моей диссертации, и пробить эту стену, казалось, нет никакой возможности. Что делать? И в этот самый момент звонит Н. А. Семенов.

- Как дела? - спрашивает.

- Плохо, - отвечаю, - разгромили меня по всем статьям.

- Ну, не стоит так паниковать. Совет комбината окончательного решения еще не принял".

Не знаю, предпринимал он какие-либо действия или нет, но на следующем заседании тон разговора значительно изменился, даже представитель завода нашел в моей работе ряд полезных для производства результатов. Это хорошо. Еще выше оценили сделанное мной физики. Окончательный итог обсуждения: "Рекомендовать работу в Ученый совет для защиты докторской диссертации".

А вот как описывает Лия Павловна заседание Ученого совета.

"Выступили академики Б. П. Никольский и В. И. Спицын, член-корреспондент АН СССР Б. И. Ласкорин, доктора наук А. Д. Гельман, В. К. Марков, А. С. Никифоров, В. Л. Золотавин. В основном говорили о работе положительно, но была и критика, была и полемика. Особенно остро обсуждался вопрос об отложениях плутония на поверхности оборудования. Некоторым, в частности А. С. Никифорову, не верилось, что это может быть в таких количествах. "Отложения вполне вероятны, - сказал он, - но только в первые дни работы завода, затем же происходит насыщение, и процесс адсорбции прекращается". В ответ В. И. Спицын напомнил историю пуска завода 25 в 1948 году. Переработали одну технологическую партию - плутония в конечном растворе нет. Переработали вторую, третью - опять нет. Он появился в растворе только после пятой партии.

То есть спор продолжился, но это не сказалось на результатах голосования - мне единогласно присудили ученую степень доктора химических наук. "Диссертация является блестящим примером, - говорилось в отзыве Радиевого института, - решения технологических задач на основании продуманных методических и тщательно выполненных обширных химических исследований".

Л. П. Сохина среди специалистов, работавших на Р.Т.

Л. П. Сохина среди специалистов, работавших на Р.Т.

Через некоторое время после внедрения соответствующих технологий (в числе их авторов также была Сохина) извлечение плутония на комбинате повысилось на 2% (!). Вот каким был практический итог ее труда. "Это образец того, как нужно проводить научные исследования, - говорит не щедрый на похвалы Виктор Матвеевич Тараканов 2. - Она открыла глаза на целый ряд таких явлений, которые присущи всем предприятиям атомной отрасли". Потому положительные отзывы пришли также с Томского и Красноярского комбинатов.

Далее судьба вроде бы и в самом деле становится по отношению к Лии Павловне довольно благосклонной. Она - доктор наук, начальник ЦЗЛ, член Ученого совета комбината и бочваровского института (единственная из "сороковки"), Почетный гражданин города, в 1978 году за участие в отработке технологии регенерации ТВЭЛов АЭС ей присуждают премию Совета Министров СССР (научную деятельность, как видим, не оставила и в дальнейшем). Довольно длинная полоса внешнего благополучия. Но в каждой жизни важны не только молодые и зрелые годы, еще очень важен финал, важно, как произошло расставание с активной трудовой деятельностью. А вот финал у Лии Павловны получился печальный. Она ушла на пенсию в большой обиде на свой коллектив. "Я согласна, - с горечью вспоминает она события более чем десятилетней давности, - мне, наверное, пора было уходить. Но ведь можно было обойтись без этого скандала и без оскорблений. Получилось же так, что молодежь меня сильно оскорбила".

Что могло случиться? Ведь после всего сказанного вырисовывается портрет едва ли не идеального ученого и руководителя. А чего еще не хватает до идеала? Заслуги - есть (ее статьи по радиохимии будут переведены на английский язык и заложены в компьютерную память американского атомного центра в Хэнфорде), административный опыт - есть, к тому же, как мне рассказывали, она всегда оставалась очень деликатным, простым в обхождении и интеллигентным человеком. К ней можно было прийти с любым вопросом. "Никогда не кричала, не топала ногами и вообще не пользовалась так называемыми административными рычагами. Если и давила, то давила силою интеллекта, - это опять слова В. М. Тараканова.

- Она была личность? - спрашиваю я Виктора Матвеевича.

- Личность, - убежденно ответил он. - Несомненно, личность. Ее имя пользовалось уважением во всем ученом мире нашей отрасли".

Тем не менее, когда в ЦЗЛ начались выборы руководителя, ее кандидатуру даже не предложили. Более того, открыто выступили против. Почему? Вопрос очень не простой. Думаю, причину надо искать отчасти в особенностях ее характера, отчасти - в особенностях ее жизненных установок, а отчасти - просто в сложившейся на то время объективной ситуации.

Самый главный недостаток Сохиной (так считают почти все, с кем я беседовал) - излишняя эмоциональность. Она была настолько эмоциональна, что начальство порою браковало даже ее доклады. "Это не официальный документ, - сказал однажды заместитель директора комбината, - а какое-то художественное творчество". Творчества было еще больше, когда Лия Павловна выступала на собраниях и совещаниях. Вот типичные фразы из ее выступлений: "Это направление у нас не развивается только потому, что ему совершенно не уделяет внимание товарищ такой-то (называется фамилия. - Авт.), хотя должность и оклад у него весьма высокие". Или: "Товарищ такой-то (опять называется фамилия. - Авт.) в течение этого года не написал ни одного отчета и не внедрил ни одного предложения. Можно ли его при такой работе называть ученым? За что он, спрашивается, деньги получает?". Без грубостей, без разносов, но очень жестко и конкретно. Большой эмоциональный заряд у нее, как правило, сочетался с прямолинейностью. Некоторые уходили с собраний обиженными. Кому приятно слушать о себе такие вещи, да еще прилюдно?

Еще более строго подходила Сохина, когда обнаруживала подтасовку результатов (такое не часто, но случалось, исследователи подгоняли данные экспериментов под нужный им вывод). "Уходите из ЦЗЛ. Вам тут не место, - сразу заявляла Лия Павловна, как только узнавала о подобных инцидентах. - Человек, который представляет фальсифицированные данные, не может быть ученым. И как только вы могли додуматься до такого?!"

"Она ошибку-то обнаружит, и то гневается страшно, - охотно комментирует эти случаи Владимир Ильич Шаралапов, - а уж если увидит фальсификацию, - прощения не жди. Уходи из ЦЗЛ - и все". Обнаружив научную несостоятельность человека, Сохина не останавливалась ни перед чем, даже перед таким щекотливым обстоятельством, как наличие у плохого работника высокопоставленного отца. Из уважения к заслугам родителей она иногда принимала в ЦЗЛ отпрысков знатных семейств (в частности, занимал должность исследователя сын одного директора завода), но если они не проявляли должных способностей и должного отношения к делу, решения принимала бескомпромиссные. "Забирайте своего Володю к себе на завод, - без обиняков позвонила она тому директору. - Может, на производстве он себя проявит, а ученый из него не получится". И еще один эпизод, о котором я услышал от самой Лии Павловны. "Однажды, мне сказали, что начальник лаборатории В-в в рабочее время уводит ЦЗЛ-овских парней к себе в сад и там использует их на строительстве дома. Я сначала не поверила. "Не может быть", - думаю. Но зашла в лабораторию - ни его самого, ни парней, в самом деле, нет. "Где они?" - спрашиваю тех, кто находился на месте. Они мнутся: "Да, наверное, вышли куда-то, да, наверное, сейчас придут". Удостоверившись, что все сказанное мне - правда, я вызвала начлаба и предложила написать заявление об уходе.

- А если не напишу? - спрашивает.

- Тогда я обо всем расскажу через газету. Такое безобразие я терпеть не намерена. Какой пример подаете вы своим сотрудникам. - Он тут же написал заявление, и я его уволила".

То есть, наряду с эмоциональностью, прямолинейностью, еще и максимализм, свидетельств которого достаточно много. Обсуждается, например, вопрос об аморальном поступке коммуниста - измене жене. Большинство членов партбюро придерживается мнения, что достаточно объявить строгий выговор, Сохина же принципиально настаивает на исключении из партии. По ее мнению, мужчина, изменивший жене, не может быть членом КПСС.

Ясно, что подобными действиями она нажила себе немало врагов. Людей жесткой жизненной линии у нас не любят. "Но зато, - считает Ю. Ф. Носач, - хорошо шла работа. Если бы среди мужчин было побольше таких женщин, как Лия Павловна, у нас и в науке, и на производстве положение было бы намного лучше. Особенно нужны такие руководители сейчас, когда всюду наблюдается какое-то равнодушие, стремление все сгладить и стушевать".

Лия Павловна быть равнодушной не могла. Истоки ее эмоциональности и максимализма именно в неумении быть равнодушной, в ее исключительно ответственном, как уже говорилось, отношении к делу. Она сама работала если не сутками, то близко к этому (трудоголик в полном смысле слова) и хотела, чтобы точно так же вкалывали все остальные. В этом плане очень интересны наблюдения Е. Г. Рыжкова.

"Помнится, во время очередного обхода по технике безопасности, - рассказал мне Евгений Георгиевич, - Сохина открыла лежавший на лабораторном столе журнал и увидела в нем не научные записи, а пачку решенных кроссвордов. Ее словно оглушило. Сразу замолчала, насупилась и ушла в свой кабинет. Никаких приказов издавать не стала, любитель кроссвордов не пострадал, но сама она переживала мучительно. Как это люди во время работы могут разгадывать кроссворды! В ее сознании такое не укладывалось. Что угодно, но только не безразличие. Инженер, считала она, должен думать только о производстве, и ни о чем другом. В истории с одним из руководителей изотопного направления это приняло довольно любопытные формы. В принципе, этот руководитель был способным исследователем и тоже, как и Лия Павловна, трудоголиком, но чрезмерно увлекался спиртным. При этом он имел такое обыкновение: как только дойдет до кондиции, звонит Сохиной и начинает обсуждать с ней научные проблемы. Часами держал ее у телефона. И она ставила его в пример: "Вот смотрите, пья-я-ный, - длинно и выразительно растягивала она букву "я", - а звонит вечерами и говорит только о производстве". Это ей нравилось, хотя в принципе к пьянству Сохина была нетерпима. Ее отношение к людям вообще было очень своеобразным. Уж если она кого любила, то любила безоглядно, не замечая ни недостатков, ни упущений в работе. Готова была на божницу ставить. Верный признак увлекающейся натуры. А если не любила, то все наоборот: не видели ничего положительного. Частенько относилась к людям необъективно. Со временем, прозрев, она, правда, могла изменить отношение к человеку и даже откровенно перед ним покаяться: "Извини, дорогой, я тебя недооценивала", но несправедливость все равно запоминалась, и какая-то часть сотрудников ЦЗЛ была настроена по отношению к Сохиной недружелюбно".

Можно привести и другие примеры спорного, а может, и неверного поведения Лии Павловны как руководителя. И все-таки, как мне кажется, главное не в этом. Главное, что Сохина служила науке верой и правдой. У нее не было других интересов, кроме интересов ЦЗЛ. Оттого уничтожающая критика, прозвучавшая в ее адрес во время выборов начальника ЦЗЛ, стала для Лии Павловны большим ударом. Ведь чего только ни наговорили молодые ораторы-перестроечники: "Вы не знаете экономику. Вы руководитель вчерашнего дня", и т. д., и т. п. Двенадцать лет прошло, а от тех слов на сердце Лии Павловны до сих пор саднит незаживающая рана.

Как же такое могло случиться? Чем именно Сохина перестала устраивать коллектив? Не в мелких же обидах дело. Расспрашиваю об этом свидетелей и участников тех событий. Вот что я услышал.

Е. Г. Рыжков: "Это было время перемен, все хотели обновления, перестройки, и на этой волне руководитель преклонного возраста, конечно, не котировался. Да она свою кандидатуру и не выставляла".

Ю. М. Поволоцкий 3: "Думали, вот сейчас перестроимся, изберем молодых, энергичных руководителей, и все пойдет намного лучше. Будем жить счастливо и красиво. Только надо все преобразования провести как можно скорее. И вот здесь мы вошли в противоречие с Лией Павловной. Она, напротив, советовала не торопиться, охолаживала пыл членов партбюро, предлагала каждое решение хорошенько обдумать. Но ее слушать не стали. "Чего тут думать? И так все ясно. Надо выбирать нового руководителя". Тогда слово "выборы" для нас звучало как слово "конверсия", хотя в этой конверсии мы мало чего смыслили. В результате не стало ни Сохиной, ни партбюро, ни нас. Все оказались за бортом".

Е. И. Сапрыкина 4: "Сейчас молодежь пошла хваткая, практичная. Многие и в ЦЗЛ работают, и бизнесом занимаются. А Лия Павловна это не приветствовала. Она сама побочных дел не заводила и другим не позволяла. Несовременная она оказалась, мешать стала, вот ее и убрали".

За 40 лет работы на комбинате Сохина вместе со своим мужем Германом Халтуриным ни капиталов не скопили, ни палат каменных не построили. В отношении материальных благ она была человеком непритязательным и чрезвычайно принципиальным. Никто не помнит случая, чтобы Сохина, воспользовавшись служебным положением, сделала что-то лично для себя.

Единственная роскошь, которую они себе позволили, - это первых выпусков "Волга". На ней всю жизнь и отъездили. Запасов никаких, и, если бы не помощь детей, влачила бы сейчас доктор Сохина полунищее существование. Но об этом за все время наших встреч она не обмолвилась ни словом. Главное, что ее огорчало, - позиция некоторых начальников, которые постепенно, тихой сапой отрезают ее от комбината. Сначала из ученого совета вывели, потом доступ в библиотеку перекрыли, а это для нее очень важно, потому что она одну за другой (даже теперь, при постоянных болезнях, без дела сидеть не может) написала несколько книг по истории создания атомной промышленности. В них содержится масса интересного материала как для специалистов, так и для рядовых читателей. Вот он, финал жизни человека, который считает себя счастливым. Как нам к этому относиться? Есть ли тут чему завидовать? Прежде чем выносить окончательное суждение, давайте почитаем высказывания людей, хорошо знавших Лию Павловну в течение многих лет. Что говорят о ней теперь, когда время, убрав все наносное и несущественное, дает нам возможность увидеть истинную ценность человека?

Ю. М. Поволоцкий: "Это люди старой формации. Они готовы были работать, не щадя себя. Благодаря им есть наш город, есть производственное объединение "Маяк".

Л. А. Цветков 5: "Я бы сказал, что она последняя из могикан, последняя из числа истинных ученых, которые науку ставили превыше всего. Она могла успешно решать очень крупные задачи".

А. Д. Гельман: "Из 30 моих учеников - кандидатов наук 10 защитили докторские диссертации. Из них наиболее яркими учеными стали Крот Н. Н. (Москва), Сохина Л. П. (Челябинск) и Матюха (Томск)".

Кстати говоря, под руководством самой Лии Павловны защитили диссертации 7 сотрудников ЦЗЛ.

Е. И. Сапрыкина: "Такого руководителя, как Лия Павловна, в ЦЗЛ больше не будет".

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Совсем недавно поступает вдруг Лие Павловне письмо, да не откуда-нибудь, а из знаменитого Кембриджа. "Россия. Доктору Сохиной. Просим сообщить сведения о своей научной деятельности: когда и на какую тему защитили диссертацию? На каких должностях работали? Когда и в каких журналах публиковали свои статьи?". "Это, дескать, нужно в связи с тем, что готовится уникальное издание - перечень-справочник о 2000 лучших ученых мира за XX век, в том числе рассматривается и моя кандидатура. Я сначала обрадовалась, - рассказывает мне об этом случае Лия Павловна, - мое имя знают в таком знаменитом университете - и написала им подробный ответ, но читаю следующее письмо - и моя радость сменяется полным разочарованием. Оказывается, для положительного решения вопроса по моей кандидатуре нужно выслать в Лондон несколько сотен долларов. "Зачем же в такое благое дело примешивать доллары? - подумала я. - Во-первых, у меня их нет, во-вторых, это просто нехорошо". И решила им ничего не посылать. Если я достойна, пусть вписывают меня в эту книгу без всякой платы, а если весь почет за деньги, я его не хочу".

Как видим, Лия Павловна до конца осталась верной себе. Та же прямота и эмоциональность, те же максимализм и принципиальность. У нее свои, не такие, как сейчас, понятия о хорошем и плохом, свои понятия о счастье.

1 Носач Юрий Федорович - на химкомбинате "Маяк" с 1960 года. Должности: инженер-технолог, начальник смены завода 20, руководитель группы ЦЗЛ, зам. начальника ЦЗЛ, начальник технического отдела химкомбината "Маяк", директор завода 45, начальник научно-технического управления Министерства, зам. директора ПО "Маяк", директор завода 4О. Кандидат технических наук. вернуться

2 Тараканов Виктор Матвеевич-на химкомбинате "Маяк" с 1949 по 1988 год. Должности: старший техник ЦЗЛ, младший научный сотрудник, руководитель группы, начальник лаборатории. вернуться

3 Поволоцкий Юрий Михайлович - на химкомбинате "Маяк" с 1973 по 1985 год. Должности: инженер, зам. секретаря парткома химкомбината "Маяк". Кандидат технических наук. вернуться

4 Сапрыкина Екатерина Ивановна-на химкомбинате "Маяк" с 1947 по 1979 год. Должности: начальник отделения завода 25, начальник ОТК, старший инженер ЦЗЛ, руководитель группы, инженер по стандартизации. вернуться

5 Цветков Лев Алексеевич - на химкомбинате "Маяк" с 1961 года. Должности: инженер, старший инженер, руководитель группы, зам. начальника лаборатории, начальник лаборатории. вернуться

Источник: Черников В. Странное счастье [Л. П. Сохина] // Черников В. Особое поколение: Литературные портреты работников производственного объединения "Маяк". Т. 1. - Челябинск, 2003. - С. 66-93.