вернуться назад
В. Ефимов
ЖАРКОЕ ЛЕТО 1957 ГОДА
Всё дальше в историю уходит тот страшный год. Всё меньше очевидцев "предтечи Чернобыля". И тем ценнее каждое слово тех, кто непосредственно занимался ликвидацией последствий этой аварии.Сегодня мы публикуем отрывки из воспоминаний ветерана ФГУП "ПО "Маяк", ликвидатора последствий двух ядерных катастроф, инженера и художника Владимира Григорьевича ЕФИМОВА, к сожалению, ушедшего от нас в прошлом году.
Полвека минуло с той поры, но молодая цепкая память сохранила даже мелкие детали того времени, отмеченного драматическими событиями...
...Жил я в то время в так называемом ДМС, то есть в доме молодых специалистов Южно-Уральского управления строительства на углу улиц Лермонтова и Свердлова, в то время Лесной, дом №27. Общежитие квартирного типа, со всеми по тому времени удобствами. У нас была двухкомнатная квартира на семь человек. Это была роскошь: кухня, ванная, туалет, просторная прихожая. Жили дружно, весело - молодость все-таки! Мне шел двадцать второй год от роду, да и другим было около этого.
Я был прикреплен к отделу техники безопасности 1-го района строительства, и вся моя работа по оформлению плакатов по технике безопасности и прочей наглядной агитации проходила на стройдворе, начальником которого был Петр Романович Ремезов, так что он вроде был моим непосредственным начальником, во всяком случае, наряды оформлял мне он. Внешне это был очень суровый человек, с резко очерченными линиями лица, тяжелым подбородком. На самом деле это был добрейшей души человек. Рассказывали, что при строительстве 37-го завода Петр Романович накрыл своим телом зазевавшегося новобранца, когда с запоздалым извещением начали взрывать траншеи для коммуникаций. Их, конечно, откопали, Ремезов, отряхнувшись, пошел по своим делам, солдатик же с недельку приходил в себя в медсанбате.
Итак, лето, на редкость жаркое, заканчивалось, и вот уже на исходе довольно жаркий сентябрь. В субботний вечер по традиции отправились в баню, что на проспекте Победы. Хорошо попарившись, отправились в пельменную, которая находилась почти напротив. Там дело вела уже немолодая женщина, очень миловидная и приветливая, с роскошной русой косой и всегда улыбчивым лицом. Пельмени были всегда великолепны, приправы - на любой вкус (сметана, уксус, масло), но изюминкой были рассолы - томатные, капустные. К тому же все это было за копейки. Сто пятьдесят "московской", пара порций пельменей - великолепный ужин для холостяка. Так было и в эту сентябрьскую субботу 28 числа. Правда, мы были не в полном составе. Эдик Любчанский, будущий директор ФИБа, с которым у нас были койки голова к голове, уехал в свою часть на суточное дежурство. Он, выпускник Свердловского мединститута, приехал в июле и был направлен на работу в одну из воинских частей на промплощадке комбината. Витя Шувалов был приглашен на рыбалку с ночевкой на Малую Наногу. Так что мы впятером пошли на помывку и попарку и, завершив пельменный ритуал, предались праведному сну в преддверии выходного дня.
Уже к утру я почувствовал что-то неладное: какой-то нестерпимый зуд терзал мое тело. А еще было довольно темно, конец сентября все-таки. Как ни сдерживал себя, руки сами тянулись почесаться, к тому же пальцы нащупали что-то вроде волдырей. Уж не подхватил ли я в бане, чего доброго, заразу? Спросить не у кого - Эдик, врач все-таки, на дежурстве. Еле дотерпел до девяти часов и решил податься к Дударевым, ведь Нина, Генкина жена - врач, что-то да присоветует. Умываясь, разглядел волдыри с белой окаемкой на груди, животе, бедрах - видно, дело нешуточное. Ребята безмятежно почивали в это воскресное утро, когда я потихоньку оделся и выскользнул на улицу. Жили Дударевы неподалеку, на Советской, в последней кирпичной двухэтажке, что у магазина №6. У них была комната в коммуналке. Конечно, я понимал, как неприлично заявляться в такое раннее время да еще в воскресенье, но невыносимый зуд гнал меня, как зайца. Открыла Нина, сонная, непричесанная, в халате. В коридоре было темновато, прошли на кухню, и там я показал свои болячки. Нина сразу же определила, что это элементарная крапивница, как бы сказали сейчас - аллергия. Она наскоро привела себя в порядок и побежала в МСЧ за лекарством.
Конечно, Генка не рад был моему раннему визиту и даже не скрывал это. Но когда он увидел мои волдыри, смягчился. Нина быстро вернулась с "болтушкой" неприятного запаха. Я разделся до трусов, и под руководством Нины Генка стал меня обрабатывать. Затем в Генкином махровом халате меня уложили на диван.
День начинался солнечным и теплым, и это уже радовало. Нина ушла на кухню заниматься завтраком, а Генка отправился в шестой магазин. Меньше чем через час я почувствовал, как зуд стихает. А вскоре из кухни аппетитно запахло жареной картошкой, зашкворчала яичница на сале, и меня пригласили к столу. На столе стояли бутылка водки и бутылка вина. Неторопливая беседа под рюмку располагала на долгое время.
Засиделись, время перевалило за обед. Нина нас оставила, и пошли мужские разговоры, а от "беломорин", что мы искурили, в кухне - хоть топор вешай. Генка открыл окно, а когда потянул ветерок, прикрыл его и предложил еще "по единой". Возражений не было, я как-то мельком взглянул на часы - было 20 минут пятого. И вдруг какой-то непривычный звук, похожий на взрыв, долетел через прикрытое окно и в следующее мгновение не закрытые на шпингалеты створки окна открылись, и в него ворвался тугой напор воздуха. Такого еще не было, хотя на Горках, где был лагерь заключенных, частенько взрывали новые шурфы, там готовили щебень для железобетонного производства строительства. Эти взрывы обычно и делались в воскресенье, когда по дороге к комбинату было меньше движения. На том и порешили.
Вскоре пришла Нина с известием, что рвануло не на Горках, а дальше, кое-кто видел необыкновенной высоты столб взрыва в стороне завода 25. Генка тут же заявил, что это абсолютно исключено, что там нечего взрывать.
Уходил я уже под вечер с направлением от Нины в горполиклинику, чтобы назавтра к девяти утра обязательно явиться. Придя пациентом. Получив рецепт на ту самую болтушку, а также бюллетень до среды, я побежал домой.
Что же я вижу дома? Столы заполнены всем, что можно есть и пить, даже красная икра лежала в бумажных кульках. Однако, мужики не на шутку разыгрались... Все мусолят одну тему - вчерашнего загадочного взрыва, но фактической информации - ноль. Я опять привязался к Лешке. Он сказал, что одного из дядек на остановке он узнал - он брал у Лехи подписку о неразглашении еще в Кыштыме, до заезда в зону. Так что, судя по всему, дела там серьезные.
А между тем, застолье набирало обороты, уже вторые послы были отправлены в пятый магазин. Мне тоже пришлось раскошелиться, хотя я и не участвовал сначала - видимо, впрок.
Практически весь день длилось это застолье, чужие разошлись поздним вечером. Мы сделали весьма условную приборку квартиры и улеглись. Уже почти в двенадцать ночи ввалился Эдик Любчанский. Я хоть и был спросонок, едва узнал этого можно сказать франтоватого парня: зэковская роба, грубые рабочие ботинки и, главное, чепчик, как у "шоколадников" (младшему поколению можно пояснить: так звали работников заводов за то, что они получали шоколад за "вредность"). Раздевшись, он свое экзотическое одеяние сложил в угол возле дверей, а ботинки выставил в коридор. Только сейчас я увидел, что от Эдькиной великолепной шевелюры ничего не осталось. Даже тонкие пижонские усики исчезли. Эдик пополоскался немного в ванной, и мы все подались на кухню. Вот что рассказал Эдик.
"...Где-то около полпятого громыхнуло у двадцать пятого завода. Громадный черный столб поднялся в полнеба и стал осыпаться. Вслед за этим прошла довольно сильная волна воздуха, которая напрочь выбила стекла с юго-восточной стороны зданий и повалила времянки строителей. И тишина, только хлопья, черные и белые, медленно падали на расположение нашего полка. Конечно, все выскочили посмотреть, даже ловили на ладошки необычные "осадки" и рассматривали. Затем небо очистилось, и если бы не поваленные сооружения, все приняло первозданный вид. Я вернулся в свою санслужбу. К вечеру появились дозиметристы и приказали из казарм на улицу не выходить, ждать дальнейших указаний, они последуют завтра. Назавтра уже во второй половине дня весь полк был выведен из казарм и на КПП переодет. Меня тоже переодели, а перед этим долго мылся, но моя грива никак не отмывалась, постригли "под нуль", да я и не сопротивлялся, понимал, что это значит. Куда вывезли мой полк и что делать мне завтра, не знаю, пойду к своему медицинскому начальству. Давайте спать, я чертовски устал".
И мы как всегда, голова к голове, предались молодому сну.
На следующее утро, а это был уже вторник, никто из ребят на работу не встает, а я тем более решил вдосталь поспать, ведь я на бюллетене. Один Эдик исчез. Но около десяти часов явился мой Петр Романович и по мою персону. Вычитав мне за неявку на работу, велел немедленно собираться несмотря на больничный: я, оказывается, очень нужен. Ну вот, трясемся мы с Петром Романовичем в коломбине, он чадит "беломор", прикуривая от предыдущей, я тоже не очень отстаю. На КПП промплощадки пришлось пересаживаться в другой транспорт. Добрались до своего района. "Вот что, Володя, на стройдвор путь заказан, там его не только смело взрывной волной, но как говорят дозики, сплошная грязюка, там делать нечего. Мы вчера приглядели тебе в 817 здании более-менее чистую комнатенку, там будешь работать. Будешь делать "проходки" и с дозиметристами ставить вешки-указатели, как и куда можно проходить. Это как на войне по минным полям".
Ну что ж, надо так надо. Собственно, вешки уже были готовы - это заостренные деревянные колышки с покрашенной фанеркой в четверть квадратного метра. На них нужно было сделать надписи типа: "проход здесь", "проход запрещен", "проходи быстро" и т.п. Разбавив белила бензином, я лихорадочно принялся за дело. К обеду целая горка их была готова, и я вместе с новыми помощниками-солдатами и в сопровождении двух дозиметристов отправился их расставлять по территории первого района.
Промплощадка заметно обезлюдела, велись только работы, как теперь говорят, по "ликвидации последствий аварии". Надо отдать должное руководству, эвакуация военно-строительных частей, лагерей заключенных и жителей монтажного городка (а там были и дети) прошла быстро, слаженно и без эксцессов. Не знаю, правда, как и где разместили эту ораву бедолаг.
"Ликвидация последствий аварии" - понятие очень емкое. Это много разных работ. Механизаторы отмывали свои агрегаты. Работники комбината, имея опыт работы с "разливами" радиоактивности, вылизывали "звенящие" пятна. Строителям же, впервые столкнувшимся с радиацией, поначалу было невдомек, что делать. Встал глобальный вопрос, как поступить с недостроенными объектами: проводить дезактивацию или как-то (непонятно как) утилизировать и начинать строить заново. А ведь основной объект будущего завода 35 - здание 802 - было почти готово, и как все прочие здания было сильно загрязнено. По оценке службы дозиметрии, недостроенные объекты можно было очистить. Уже первые попытки дезактивации дали положительные результаты, и было принято решение "черного кобеля отмыть добела", что, в конце концов, и было достигнуто, но какими трудами и какой ценой...
Чего греха таить, слушали тайком забугорные "голоса", которые верещали об атомной катастрофе на Урале, о сотнях и даже тысячах жертв, но мы-то видели истинное положение дел. К тому же наш дорогой Никита Сергеевич заявил на весь мир, что все - брехня, ну, подумаешь, "пукнуло" где-то на Урале. У нас там, как известно, не макаронные фабрики работают.
А тут - четвертое октября 1957 года, прорыв в космос Советского Союза, потрясшие весь мир сигналы "бип-бип-бип" первого искусственного спутника Земли заставили замолчать забугорных шавок. Да, тема сменилась, но мы, огорчаясь, что причинили вред нашей Земле-матушке и людям, проживавшим вокруг "сороковки", делали свое дело. С большим трудом, с потерей здоровья сделали всё возможное, а порой и невозможное. Вот только любезное наше Отечество не очень-то оценило этот труд - ни тогдашнее советское за завесой секретности, ни нынешнее. Нас остались единицы, как-никак полвека прошло...
Источник: Ефимов, В. Жаркое лето 1957 года / В. Ефимов // Единый Озерск. - 2009. - 25 сентября. - С. 5.