"В память о времени и людях": Полнотекстовая база данных об Озёрске
История

вернуться назад

В. Лютов

НЕСЕКРЕТНАЯ ИСТОРИЯ ОЗЁРСКА: ЧАСТЬ 6

Безнадежный атом

      Как-то, уже на излете своей жизни, академик А.Д. Сахаров скажет: «То, что мы делали, было на самом деле большой трагедией, отражавшей трагичность всей ситуации в мире, где для того, чтобы сохранить мир, необходимо делать страшные вещи...»

      За первую атомную бомбу и дальнейшее развитие ядерных технологий и озерчане, и тысячи южноуральцев, жителей окрестных сел, заплатят достаточно высокую цену – своим облученным, подорванным здоровьем. И все же…

      На трагические события вокруг «Маяка» следует смотреть с определенной долей безнадежности: сделано то, что сделано; атомные заводы останутся на Южном Урале на столетия; а закрыть, демонтировать и забыть ядерное производство невозможно. С этим приходится жить и обеспечивать безопасность на будущее – хотя бы потому, что в прошлом не было времени об этом задуматься.

Это вам не Колорадо

      Еще на стадии опытного производства было понятно, что одной из ключевых проблем станет утилизация отходов – тех самых растворов, в которых варился облученный уран.

      Уже ко второй половине 1949 года на комбинате все проектные хранилища радиоактивных отходов на «Маяке» заполнились. Как пишут исследователи, это принуждало или к долговременной остановке производства плутония, или к сбросу новых отходов прямиком в ближайшую речку – Течу. Это был кажущийся выбор – в гонке за атомную бомбу ни о какой остановке реактора и завода не могло быть и речи.

      Решили сбрасывать. К тому же к Берии на стол попало донесение разведчиков об опыте Хэнфордского атомного комплекса в США – отработанные растворы там безболезненно сбрасывали в реку Колорадо. Не учли двух вещей – в Колорадо воды значительно больше, чем Волге, и до океана ближе – меньше сотни километров. Отходы естественным образом разбавлялись до более-менее сносной концентрации. Маленькой Тече это было не под силу…

Течет Теча, или Ветер с Карачая

      Но решение принято. Всего за два года с отходами радиохимического завода в Течу поступило около трех миллионов кюри активности. При этом нередко – аварийно, залпом.

      Места в верховьях Течи – илистые, болотистые; течение слабое и медленное. Неудивительно, что с каждым новым сбросом радионуклиды стали быстро скапливаться в донных отложениях и «сползали» вниз по течению в запредельных концентрациях.

      А там – шла обычная жизнь: люди ловили рыбу, брали воду, готовили пищу, стирали белье…

      Сегодня эта трагедия признана. От радиоактивного загрязнения по течению Течи пострадало более 120 тысяч человек, несколько десятков деревень снесли, отселив людей и предложив им 600-рублевую компенсацию за причиненный ущерб «без оглашения диагноза».

      Последний аварийный сброс в Течу пришелся на октябрь 1951 года, после чего главный поток отходов был направлен в небольшое, бессточное озеро Карачай. Это казалось определенным выходом, хотя, как покажет история «Маяка», тоже временным.

      Поначалу все шло нормально, пока летом 1967 года сильная засуха не осушила мелководье Карачая. Налетевший смерч сгреб с берегов радиоактивную пыль и поднял в воздух 600 кюри активности. В сравнении с Течей, это было ничтожно мало. Но сам «звонок» оказался серьезным – если такое случилось однажды, то может и повториться. Черный Карачай было решено засыпать…

Запоздалый дозиметр

      В годы становления химкомбината «Маяк» подвергался исключительному облучению и сам персонал. Суть в том, что о радиологической опасности теоретически знали, но на практике мало кто осознавал ее масштабы. Достаточно сказать, что дозиметрическая служба, которую возглавил инженер-фронтовик А.И. Магильнер, появилась здесь уже после того, как был получен оружейный плутоний – весной 1949 года. Дозиметристам пришлось работать по 8 часов без перерыва 6 дней в неделю.

      Как рассказывают ветераны, первое время норм работы с ионизирующим излучением вообще не существовало. Они появились только в феврале 1950 года, и то представляли собой совершенно немыслимые по сегодняшним временам дозы: дневная норма составляла 0,1 рентгена, а годовая допускала 30 рентген. В 1954 году их снизили в два раза, но и это помогало мало. Лишь в 1961 году, спустя четыре года после роковой аварии, они были принципиально пересмотрены.

      В целом, за первые пять лет деятельности комбината из-за переоблучения сменилось около двадцати тысяч человек персонала. Те, кто не успел по болезни «смениться», остался здесь навечно…

Хозяйство Лысенко

      Среди старожилов Озерска первое – старое – кладбище вошло в обиход под названием «хозяйство Лысенко»: по имени первого покойника. Кем он был, на каком объекте работал – установить невозможно.

К слову, на территории города еще в первые его годы было несколько захоронений, которые не сохранились или едва-едва узнаются по редким холмикам.

      Естественно, захоронения трудармейцев или заключенных не найти совершенно. То же касалось и демобилизованных фронтовиков, попавших на строительство. Многие из них были уже в возрасте, и, к примеру, на вопрос о болезнях отвечали уклончиво: «Болеть-то болеем, но то ли от фронта, то ли от этой горячей воды (в Кызылташе), не знаю. Некоторые здесь и умерли...»

      У работников комбината поначалу обследовали кровь на лучевую болезнь. «Но потом вдруг у молодых парней и девушек начал портиться сон, начинались приступы удушья, наблюдалось очень плохое общее состояние. Первым заболевшим врачи поставили один и тот же диагноз - туберкулез. Но когда один за другим стали умирать люди в возрасте 30-32 лет, то медики поняли, что это новая, особенная болезнь, которую назвали плутониевым пневмосклерозом…»

      Л.П. Сохина вспоминала, что из всех тех, с кем она начинала работать в бараке завода «В», через десять лет в живых не осталось практически никого…

Огонь Прометея

      В немецком Гамбурге есть памятник погибшим от лучевой болезни. И в Озерске спустя 40 лет после пуска первого реактора появилась памятная стела с взлетающим в небо юным Прометеем, держащим огонь в руках. Огонь атома…

      Памятник первопроходцам «Маяка», равно как и памятник Курчатову, принадлежит замечательному скульптору А.С. Гилеву. «Александр Семенович к тому времени был тяжело болен, – вспоминает ветеран Озерска И.П. Трякин. – У него было белокровие. Когда мы приехали к нему на квартиру в Касли, у него уже было направление в челябинскую больницу, и он был занят сборами. Опоздай мы на несколько минут, и Прометея у нас не было бы…»

      С собой в больницу Гилев взял пластилин – и через три недели первые эскизы были готовы. Основную работу по изготовлению скульптуры выполнял уже его сын Александр, потомственный скульптор; он сохранил каждую складочку, каждый мускул Прометея, обозначенный в эскизах отца.

      А.С. Гилев был на открытии памятника – сидел недалеко в кресле и наблюдал за торжественным разрезанием ленточки, снятием покрывала. Поблагодарил всех за аплодисменты. Вскоре скульптора не станет – Прометей окажется его завещанием…

Как собирать растворы…

      Легендарный человек на «Маяке» Лия Павловна Сохина, стоявшая у истоков радиохимического производства, однажды честно признавалась:

      – Мы знали, что такое радиоактивность, что такое плутоний. Хотя, конечно, не представляли всего коварства этого производства, а иногда не могли ее, радиоактивности, избежать, чему в немалой степени способствовали желание работать в полную силу и бесшабашная молодость…

      И вправду, когда читаешь книгу «Плутоний в девичьих руках», просто поражаешься этими воспоминаниями. Вот молодые девушки-лаборантки переливают радиоактивные растворы из контейнеров по стаканам – просто так, без всякой защиты. Или занимаются разделением элементов с помощью азотной кислоты в обычной посудине из нержавейки.

      Вспоминают, как однажды разбилась толстостенная колба, и осколок стекла с плутонием попал технику, молодому парнишке, в щеку. «Мы растерялись и начали щеку ему промывать водой прямо над раковиной. Прибежал начальник цеха и обрушился на нас с руганью за то, что мы не сообразили собирать кровь в чашку. Ведь мы наверняка потеряли несколько миллиграмм плутония!»

      Плутоний «имеет привычку» взрываться при обработке. «Нас все время подгоняли сроки, мы торопились, перетирали образцы без должных предосторожностей, – пишет Л.П. Сохина. – В результате однажды произошел взрыв, и весь плутоний оказался на потолке. Потом его смыли с потолка и стен в бачки с фильтровальной бумагой. В этой операции принимал участие сам академик Бочвар. Бумагу сожгли, сделали косметический ремонт и продолжали работать в той же комнате. Представляете, сколько там было плутония? Сотни, тысячи доз!..»

Как стирать одежду…

      Своя радиологическая эпопея была и с одеждой, обувью. Последняя служила постоянным источником загрязнения. Персоналу выдавались кожаные тапочки на резиновой подошве, которые не подвергались дезактивации и заменялись только после износа. Одежда выдавалась на целую рабочую неделю, день за днем накапливая дозы. Прачечная с первого раза не справлялась, и практически все белье направлялось в повторную стирку.

      Заменить одежду было проблемой. Л.П. Сохина вспоминала, как однажды у нее в руках лопнул стакан с радиоактивным раствором, который облил комбинезон. Когда пришла на склад для замены одежды, все приборы, измеряющие уровень радиации, зашкалили. А кладовщик так и не выдал нового комбинезона.

      Лишь в начале 1960-х годов после проведенных исследований стало очевидно, что одежду необходимо стирать после каждой смены и уничтожать то, что не поддается дезактивации. Тогда же из санпропускников были выброшены старые загрязненные деревянные и железные шкафы…

Как поджечь плутоний

      Бесшабашностью отличалась не только юность. Виктор Матвеевич Тараканов, проработавший в центральной заводской лаборатории сорок лет, вспоминал о работе с академиком А.П. Виноградовым, основателем института геохимии:

      – С Александром Павловичем мы познакомились на пуске завода 20. Помню, меня поразило, что во все дырки он лез руками. А однажды говорит: «Хочешь посмотреть, как горит плутоний?» Я, конечно, согласился. Пришли мы с ним в лабораторию. Он достает около одного грамма плутония, кладет его на край печи. И плутоний на глазах начинает расти. Удивительно все-таки: как из такой капельки получается целая пирамида вещества. А об опасности и здоровье тогда не думали. Зачем согласился? – «Просто интересно было!..»

«Усадьба Мещерякова»

      На старенькой улице Ермолаева, в глубине за деревьями вдруг появляется здание с колоннами и портиком в античном стиле – словно сюда, на Урал, перебралась из центральной России классическая усадьба, музей или особняк академии наук. Четкость и строгость линий, без вычурности, но монументально и достойно лучших образцов архитектуры. В Озерске это здание считается одним из самых красивых в городе.

      Оно строилось под неусыпным оком Павла Афанасьевича Мещерякова, первого директора центральной заводской лаборатории, которая вполне может сравниться с большим научно-исследовательским институтом. У ее истоков стояли И.В. Курчатов, А.П. Виноградов, А.А. Бочвар, А.П. Александров, Б.П. Никольский, И.И. Черняев, Б.А. Никитин и многие крупные ученые. Планка исследовательских работ была поднята очень высоко.

      По иному и быть не могло. Лаборатория служила своеобразным «демпфером», мостиком между академической наукой и производством. Здесь идеи должны были обрести натурные формы, воплотиться на практике. Был и обратный поток научных тем: радиохимическое производство велось с чистого листа, а потому любая внештатная ситуация на комбинате становилась предметом пристального и дотошного исследования.

Капелька пота

      А поводы для анализа были самые разные. Иногда – весьма необычные.

      Много хлопот приносила летняя жара. Специфические детали и без того сами по себе «нагревались», а тут еще духота в помещении. К тому же от деталей шел специфический запах, похожий на запах тухлого чеснока.

      Однажды, как вспоминает ветеран «Маяка» Николай Барков, при сборке изделия от жары и напряжения у одного из работников с носа скатилась капелька пота и попала на торец детали. Он этого не заметил и собрал изделие. Но заметили другие и решили, что нужно срочно разобрать и проверить еще на раз.

      Специфика такова, что разобрать было труднее, чем собрать. «А в этот раз прошло без особых усилий. Лишь на плоскости торца – небольшое жировое пятно, которое легко убрали спиртом. Никаких нарушений не произошло. По решению «науки» снова провели сборку, при этом сознательно нанесли на деталь капельку пота. И снова все разобралось хорошо. Это было внесено в технические условия на изделие. Звучало примерно так: «Пальцем взять с кончика носа жировую пленку, нанести на поверхность торца детали и произвести сборку».

Изучая, предлагать

      С каждым новым объектом на комбинате или технической проблемой темы работ для центральной заводской лаборатории множились. За первые пять лет ее существования пришлось создать 15 специализированных лабораторий. Только заводскими аналитиками было разработано несколько методик анализа плутония, в том числе и уникальный на тот момент спектрофотометрический метод.

      Дальше будет больше: работа по номенклатуре радиоизотопной продукции, по коррозии и дезактивации, по отверждению радиоактивных отходов, по переработке ядерного топлива. Кроме того, лаборатория занималась гидрогеологическими и геохимическими исследованиями, вопросами охраны окружающей среды.

      За атом приходилось расплачиваться – в прямом смысле…



Источник: Лютов, В. Несекретная история Озёрска: Ч.6 // Провинциальные тетради Вячеслава Лютова. – Режим доступа: http://lyutov70.livejournal.com/55768.html