вернуться назад
Е. Изварина
ЖИВИЧНАЯ ГОРЕЧЬ
за шагом – шаг, за часом –час, годами
металл и воск, и дерево, и камень
идут через кураж,
терпенье и верстак...
Материя самой жизни, подчиняясь скорее законам природы, чем расчету и направленному воздействию, становится дыханием поэзии, силой слова. Силой слова – и новой жизнью языка, способного, как вдруг открывается, на большее, чем привычно полагаем. Лжи и всевозможным искажениям противостоит
...собачье целебнонесущее право:
кротко лизнув сокровенным, как смерть, языком –
к жизни вернуть все, что было убито потравой,
то, что опять запоет, заболит глубоко.
О глубинном, заветном, порой и самому себе запретном говорят стихи, и, как известно, мы слышим их лишь тогда, когда в чужом узнаем свое, в пережитом некогда кем-то – переживаемое нами здесь и сейчас. Стихи А. Шубина – вовсе не «чистая лирика». Однако песенность, музыкальность – их неотъемлемые качества, не изменяющие себе в драматически-повествовательном, историческом, философском контексте. Сильные чувства по сути своей музыкальны, что, впрочем, не противоречит ни накоплению житейской мудрости, ни твердой приверженности реалистическому письму... ни, в конце концов, мужеству согласиться: если что нам и предстоит, то –
...жить каждый день взахлеб – накоротке
с космической иронией провинции
и умирать – на русском языке.
***
Поезд уходит
Поезд уходит в полночную осень.
Черти грохочут
под каждым вагоном:
малый: – Догоним,
по-строгому спросим!
Старый: – Чуток – и догоним!
В каждом вагоне –
и с каждой скамейки
дни мои грустно таращатся в окна.
Я – как последняя проба ремейка –
в это же действие вогнут.
Перед глазами киношной келейкой –
черный квадратец,
подсвеченный детством:
кинопись жизни,
где склейка на склейке –
в общенародном контексте.
Поезд летит,
как в побеге растратчик –
перемежая тоскою дыханье.
Как же сладка из последней заначки
жизнь за прозрачною гранью.
Сириус белым горит, светофорит,
гонит в Аид, в пересуд бесконечный,
где – первым кругом,
огнями «love story» –
меченый, мельничный, Млечный.
***
Слово
Ярился под ярмом бесправия,
бессилия
и душу, как дитя из пекла выносил.
И каждый божий день
мне даровал не крылья,
но слово – лишь оно мне и давало сил
жить по крестьянской вере
и традиции,
жить каждый день взахлеб –
накоротке
с космической иронией провинции
и умирать – на русском языке.
***
Соврет
Еще до смерти музыканта
его душа гостит в раю,
и ей поют все птицы сада,
приняв по праву за свою.
А музыкант сидит бездумный
в прихожей ада – в кабаке,
упершись взором полоумным
в содом теней на потолке.
Худые выцветшие руки,
вчера взлетавшие легко,
лежат отставленной прислугой,
что задремала под хмельком.
И – за мгновение до краха,
земным на грош не дорожа,
он слышит сквозь припадок страха,
что возвращается душа:
какой-то простенький мотивчик,
полнейший вздор, шестнадцать нот –
но оживает он, счастливчик!
И – подпевая ей – соврет.
***
Не говори
Не говори и ты «прощай»,
кручины не держи.
Моей, слетевшей невзначай,
слезой не дорожи.
Она сверкнула и ушла
в земных печалей тьму,
и сколько жизни унесла –
не ведать никому.
***
Свиристель
Запахло весенней сосной.
Живичная горечь. Свирель:
чуть слышно поет свиристель –
один в поднебесье лесном.
Замерзших собратьев отпеть,
их песенки спеть – спешит.
Не страшно отставшему – жить,
а страшно – не умереть.
***
Озеро
Плыть во сне исповедальном –
в темном озере лесном –
растворяя тайну в тайном
зазеркалье приписном.
Плыть вдоль дышащей границы
подноготной и небес,
где проблескивают лица
тех, чьей верою воскрес.
Плыть – парить, раскинув руки
над подводною тайгой,
невесомо, без натуги,
тенью облачно-нагой...
Плыть, впивая всею плотью
свет с истоком вдалеке,
привыкая вновь к свободе
и полету налегке.
***
Ода чайнику
Здравствуй, чайник мой походный,
собеседничек охотный,
знатный времени транжир –
рад, что ты, как прежде, крепок,
и венчает блеск заклепок
твой начищенный мундир.
Как заклятое наследье
ты пришел, впитавши медью
судьбы лагерных широт.
Как по глобусу, гадаю
путь твой, пройденный до края
исторических щедрот.
Копоть смыть – не смоешь имя,
за кого ты шел в полымя
с гордо вздернутым рожком.
Не изноешь волчьей ночью
стон души чернорабочей,
что крестилась кипятком.
В век потравы и распада,
средь гламурного парада
ты один душой горяч:
искрою небесной мечен,
по-земному – человечен,
и по-божескому – зряч.
***
Ночное озеро
Ночное озеро колеблется беззвучно.
Под гулким колоколом
звездной тишины
отчетливо слышны
и дальний плеск волны,
и чей-то смех,
и плач,
и жалобы уключин,
и женский голос –
чувственный, певучий,
и призрачный, как отблески луны...
И сердце – в тесноте
предчувственной истомы,
так всё до странности
здесь близко и знакомо,
как будто я проник в предел души,
где зыбкий свет, мерцая, ворожит,
и светлый лик глядит
и тайным знаньем дышит,
и матушка слова
печальной песни нижет,
и голос, словно зябнет, –
чуть дрожит...
***
По живому
Тонкий лед прогибается с треском,
сполох молний под тяжестью шага:
по-над водами с верою детской,
по-над страхом –
с недетской отвагой.
Как припомню морозное чудо,
улыбаюсь я – на небо глядя,
даже, если целую иуду,
что жуёт втихомолку проклятья.
Верой греюсь, дышу и – шагаю.
Век страстной
прогибается с треском.
Не умею втихую по краю:
по-над бездною – с силою крестной.
По гранитам родимого дома,
что мне кровью отцовой завещан
и, что рвет на куски по живому
набегающей гибельной трещиной.
***
Космонавтика
– Так из света сгущаясь,
восходит росток
и, земным отболев,
на небесном лепечет:
ведь не вечен –
по-божески хил потолок,
а смиреннейший причт
протопопу перечит.
И поэтому неотлагаем черед
и обратный отсчет
каждой сцеженной вещи.
Эта звездная ночь,
словно наш огород –
твой приход обожая,
безмолвно трепещет...
– Деда, проще! Скажи,
папка в небе – живой?
Как тогда – в первый раз –
телевизор покажет?
– Будем ждать,
что такие поступят в продажу,
чтобы знать,
как, шагнув за барьер световой,
твой папаня оттуда нам машет рукой,
мол, по меркам земным
там не страшно.
***
Песня
Заунывную старую песню,
головою качаю – пою.
Все, что в ней – мне заране известно:
той же долей живу и терплю.
Сколько помню себя – столько знаю
я её... Песней душу целю!
Допою – и опять зачинаю:
головою качаю, пою.
Запою – словно искру раздую –
думу вольную да удалую
в сердце стылое я зароню!
Не могу никакую иную –
все про эту сторонку ржаную –
головою качаю – пою.
Источник: Изварина, Е. Живичная горечь: Александр Шубин (г. Озёрск) / Е. Изварина // Наука Урала. – 2011. – № 11. – С. 7.