"В память о времени и людях": Полнотекстовая база данных об Озёрске
История

вернуться назад

В. Лютов

НЕСЕКРЕТНАЯ ИСТОРИЯ ОЗЁРСКА: ЧАСТЬ 9

      Эта часть – два имени в истории ПО "Маяк", увековеченные в топонимике Озёрска: Семёнов и Брохович. Последнему просто поклоняюсь и вам советую...

Улица Семёнова

      В Озёрске эта улица проходит, словно по границе – между старыми районами города и новыми, современными, меняя архитектурный облик и саму энергетику. Здесь, кстати, появились первые в Озёрске девятиэтажные дома, и с тех пор город уверенно стал расти ввысь.

      Сам Николай Анатольевич Семёнов, директор комбината в 1960-е годы, тоже оказался на «границе атомных технологий» – старые еще исправно работали, а новые уже наступали на пятки.

      Выпускник Уральского индустриального института, человек, прошедший войну, он начинал в Озёрске в конце 1940-х годов обычным инженером-электриком на небольшой угольной электростанции, снабжавший комбинат. Рассказывают, что его сразу после войны приметил Славский и пригласил работать к себе. Позднее, Ефим Павлович не раз будет с гордостью говорить, что не ошибся в своем выборе; повторял: – Это я вытащил его из Каменск-Уральского. Присмотрел его там и дал указание завербовать…

Единство противоположностей

      Судьба их свяжет надолго, и даже приведет Семёнова на должность заместителя всесильного министра. При этом характеры были прямо противоположными: «лед и пламень». В отличие от взрывного Славского, который устраивал настоящие разносы подчиненным, а совещания редко начинал без крепкого словца, Семёнов был человеком крайне выдержанным, корректным, спокойным и при этом везде успевающим.

      Ветераны «Маяка» запомнили его удивительную манеру слушать; он никого не прерывал на полуслове, даже если речь ему не нравилась. Если кто-то во время оперативки забудется и позволит себе что-нибудь нецензурное, одергивал: – Вы что? Здесь же люди сидят. Давайте разговаривать в приличном тоне…

      Он не любил жить наскоком, хотя в экстремальных ситуациях брал ответственность на себя. Вспоминают, как во время взрыва 1957 года, когда все начальство было в отъезде, Семёнов, не дожидаясь никаких команд сверху, провел первый анализ объемов аварии, оградил наиболее загрязненные места, чтобы избежать переоблучения персонала.

      В остальном же старался придерживаться четкой системы действий, строгого порядка. «На комбинате даже появился специальный график посещений заводских цехов, рассчитанный на полгода, – вспоминают ветераны предприятия. – И все знали: если на пятницу запланирован тот или иной цех, значит именно в пятницу, ровно к назначенному часу, Семёнов приедет».

Провожая замминистра

      Нужный порядок и большие задачи рождались иногда совершенно спонтанно. Например, при Николае Анатольевиче началась… первая Озёрская дорожная революция. Как вспоминает П.И. Трякин, поводом послужило отраслевое совещание с заместителем министра Чуриным.

      Отзаседавшись, все участники совещания разъехались по домам, а Чурин решил задержаться: – Поживу еще немного здесь. Производство посмотрю, посмотрю, как вы тут выросли.

      День проходит, другой, третий. Между тем, весна разгулялась, дороги начали раскисать, и замминистра рисковал просто не добраться до аэропорта. Объяснили, в чем дело, он согласился. Чтобы его довезти, пришлось предоставить вездеход – «Победу» с двумя ведущими мостами. По дороге в Касли спрятали в лесу ЗИЛ-151, а сразу за КПП – танкетку. Это на всякий случай – мало ли что может случиться. Тогда съездить в Касли или в Кыштым было не так-то просто. Местами грязь заливала кабину. И это 1961 год!

      Такое бездорожье отчасти «культивировали» генералы по режиму. «Лучше всего, – сказал один из них, – если сюда вообще не будет никаких дорог, чтобы не возникало вопросов: куда она ведет?"

      После этого случая Николай Анатольевич взялся за дороги всерьез. Очень много при нем построили. Более 15000 строителей трудились днем и ночью, создавая будущую Озёрскую транспортную инфраструктуру…

Изучая паука

      К 1960-м годам комбинат представлял собой сложнейший механизм, и от директора требовалась не только способность к администрированию, но и глубокое знание дела. Как поясняют на «Маяке», в силу специфики комбината руководители досконально знали один или два из всех заводов. «А Семёнов – черта с два! Он все освоил, – вспоминал В.И. Подольский. – Его уважали и на реакторном, и на 25-м, и на 20-м заводах».

      Он не совершал кратковременных экскурсий по заводским цехам. Многие строились у него на глазах. Тем не менее, он взял за привычку детально знакомиться с любой технологической цепочкой. Выглядело это так. Николай Анатольевич, предварительно позвонив и попросив нужных специалистов задержаться, приезжал по окончании рабочего дня на производство, брал документы, чертежи, описания, инструкции, схемы и внимательно их изучал, выслушивая комментарии.

      Впрочем, «познавать детали» приходилось и физически. Однажды ему доложили о странном шуме в «пауке» – так называлось место под реактором, где переплетается множество трубопроводов различного назначения. Семёнов срочно прибыл, пробрался в узенькую дверь и стал внимательно прислушиваться. Несмотря на то, что он знал реактор практически наизусть, по итогам этого «слушания» был предпринят целый комплекс технических мер.

Не спешите кричать «Караул!»

      Желание разобраться во всем – вещь полезная. В середине 1960-х годов на предприятиях атомной отрасли развернулись драматические события, связанные с «потерей» плутония – слишком мал был процент извлечения его из раствора. Делом занялись КГБ и прокуратура. Сначала проверили Томский комбинат. Когда сотрудников вызвали на допросы, они признали потери и никак не смоли их объяснить.

      На «Маяке» поступили по-другому: ничего признавать не стали, а принялись тщательно исследовать возможные каналы потерь. В итоге пропавший плутоний нашелся – в твердых осадках на стенках аппаратов. Кстати, эта история послужит началом для большой работы по переработке отходов, чтобы в дальнейшем не допускать подобных пропаж.

«С него начался застой…»

      Идеальных директоров не бывает. Многие считали и считают Н.А. Семёнова определенным консерватором, который «не зажигался» от новых идей, стараясь обходиться тем, что есть, обеспечивать выпуск продукции и решать конкретные проблемы. Например, он холодно отнесся к предложению заменить релейное оборудование полупроводниковым, чтобы затем перейти на микросхемы. В качестве аргументов все больше требовал экономической целесообразности – в отличие от эпохи Берии, предприятия учились считать деньги.

      «С него начался застой, – скажут о Семёнове в Озёрске. – Хотя это был сильный человек, он действительно руководил предприятием, сделал исключительно много для переоснащения всех его цехов новейшим оборудованием и технологиями, кардинально улучшил условия на самых «злачных заводах: «Б» и «В», связанных с радиохимическим производством».

      Впрочем, справедливости ради стоит заметить, что среди новых идей он присмотрел одну очень конкретную задачу – и начал строительство завода по переработке отработанного ядерного топлива. Отношение к этому проекту было противоречивым, в том числе и министерстве. Лишь настойчивость директора позволила создать производство, которое позднее принесет комбинату сотни миллионов долларов.

      Дорабатывать эту идею будет уже его преемник – Борис Васильевич Брохович…

Площадь Броховича

      В 2008 году площадь в старом строительном поселке возле Дворца культуры «Маяк», универмага и Дома связи была переименована в честь Бориса Васильевича Броховича. Озерчане сразу пошутили на этот счет: – Вот, Комсомольская площадь стала «дедовской». И по праву…

      Действительно, с именем этого легендарного человека, «деда», как его называли, связана история как раз молодого Озёрска и обновленного комбината, которые исправно служат нынешним атомщикам. Б.В. Брохович будет возглавлять «Маяк» почти двадцать лет: с доброго брежневского 1971 года до перестроечного 1989-го.

      Имя Броховича до сих пор ставят в один ряд с Курчатовым. И тоже по праву – это была целая эпоха и настоящий «золотой век» Озёрска…

Белорусский сибиряк

      Из биографических баек часто приводят историю о том, как молодой Брохович поступал в Ленинградский институт связи и на экзамене по русскому языку сделал пять ошибок в слове «Виссарионович» - и это в самый разгар сталинских репрессий! Просто написал имя по-белорусски.

      Он родился в 1916 году на Витебщине, и белорусский говорок засел в нем прочно. Из всех предметов именно по русскому он получал одну двойку за другой, что на всю жизнь запомнил свою учительницу. После фиаско в Ленинграде настырный паренек уехал в Томск, в индустриальный институт – его и закончит перед самой войной.

      Правда, в студенческой жизни, помимо занятий, будет бесконечный поиск заработка. Например, он пристроился к артели, которая занималась заготовкой рыбы и прочих таежных даров, и в полной мере вкусил холодные волны Оби; косил осоку коровам на корм, ловил кротов на шкурки, собирал ягоду и кедровый орех.

      В годы войны Брохович, кстати, попадет на Челябинский ферросплавный завод в должности начальника подстанции. Это чуть не сломало ему судьбу. Электрохозяйство было сделано с большими нарушениями еще на стадии проекта. В итоге на длинных электрических шинных коридорах из-за нарушения техники безопасности погибло три человека, а Брохович оказался на допросе у следователя, как «враг народа».

      Поэтому, как только его вызвали в обком и направили под Кыштым, в так называемое хозяйство Быстрова, он принял это предложение, не раздумывая.

Верные друзья

      Тридцатилетний инженер-электрик, Брохович приедет на Базу-10 в 1946 году в числе первых специалистов и сразу возглавит отдел оборудования. И сразу же сойдется с И.В. Курчатовым, словно их судьба вела на встречу друг с другом.

      Курчатов называл его «Брохом», тот в ответ – Игорем. По-другому трудно было вместе наматывать километры, выбирая место для строительства радиохимического завода, главным энергетиком которого Брохович будет назначен. А с 1950 года его переведут начальником смены на реактор АВ-1 и вся его дальнейшая судьба будет связана с реакторным производством.

      Здесь судьба его сведет с еще одним человеком – будущим академиком Анатолием Петровичем Александровым, который принимал у него экзамен по физике реактора. Настоящие испытания, правда, будут позднее, когда Броховичу придется лично расшивать, переоблучаясь, «козлы» в реакторе и выковыривать зависшие урановые блочки. Но тогда, при первой встрече, не то смущенный белорусским акцентом, не то своеобразным пониманием физики, Александров отзовется о своем экзаменуемом: – Как-то он подозрительно выражается в отношении замедленных нейтронов…

О взрыве помнить…

      Специфика производства, сопряженная с постоянной опасностью, естественно, вырабатывала свой стиль руководства. В атомном проекте не было места ни самодурству, ни расхлябанности, ни чванству. На «Маяке» вспоминали, к примеру, манеру Б.В. Броховича здороваться с людьми вне начальственного кабинета: «протягивая руку для пожатия, он обязательного слегка кланяется, вне зависимости от того, кто перед ним». Жест, мелочь, но очень показательная.

      Вообще, Борис Васильевич был скуп на реплики, терпеливо выслушивал оппонентов, иногда осаживал, если те «лезли на рожон». Вместе с тем, в «наказаниях за принципиальные ошибки» был непреклонен. Сам рассказывал, как однажды уволил четырех товарищей, которые сделали крупную аварию, и, несмотря на просьбы и ходатайства, никого не взял назад: – На нашем производстве это нельзя прощать. Разве Чернобыль можно простить?

      Кстати, о причинах страшной аварии на АЭС он выскажется определенно: «Это можно объяснить лишь безответственностью и непониманием опасности всем персоналом, начиная от министра и до инженера управления». Еще резче об этом выскажется Е.П. Славский: «Дурьe на месте, дурьe в министерстве!»

Штанги крутить…

      Нештатных ситуаций на «Маяке» было достаточно много – в силу все той же специфики. Здесь важно было принимать быстрые, но правильные решения. Например, каким сверлом сверлить…

      Эта история произошла осенью 1975 года – на одном из реакторов зависли блоки в двадцати каналах. Об аварийной ситуации сразу же было доложено в Москву. Поврежденные блоки нужно было выкручивать. А вот в вопросе – каким сверлом это делать – озерчане разошлись во мнениях со специалистами главка, запретив использовать привычные и эффективные каленые сверла. Времени на споры терять было нельзя, и Борис Васильевич принял ответственность на себя: – Будем работать калеными, – и сам встал к специальной штанге, которую рабочие крутили вручную.

      Ему хотели сказать – мол, не директорское это дело. Все решил один его взгляд – взгляд человека, досконально знавшего этот реактор еще с момента пуска. А потому на комбинате никто не удивлялся, что Брохович мог оказаться в самых неожиданных местах: например, в сбросных каналах с реакторов, чтобы пройти по ним с бригадой ремонтников два километра под землей…

...и ванны ставить

      То же касалось и городских проблем – отчеты и сводки о них поступали директору наряду с производственными. «Он никогда не отделял город от комбината, – вспоминают горожане. – Снабжение, ремонт, подшефные совхозы, соцкультбыт, строительство жилья – все это находилось под его личным контролем и включалось в титул по его четкому указанию. И отслеживалось – будь здоров! Только попробуй чего-нибудь не выполнить».

      Кстати, однажды попробовали… «Строилось общежитие для малосемейных, – рассказывает В.Д. Абрамов. – Оно практически было готово, скоро сдавать. И вдруг руководство стройки принимает решение о замене нормальных ванн душевыми кабинами с кирпичными поддонами, поверх которых – обыкновенная штукатурка и плитка. Мы не соглашаемся, говорим, что это завтра же потечет. Нас не слушают, делают по-своему. Приехал Брохович, созвал строителей и снабженцев:

      – Что тут у вас?

      – Места маловато, да и сами ванны трудно достать.

      – Других причин нет? Нет. В таком случае, ничего не знаю. Ищите. Без ванн дом не примем.

      Стоит ли говорить, что ванны сразу же нашлись, и дом сдали, как следует…»

Как Дед книгу писал…

      Много позднее, уже будучи на пенсии, Б.В. Брохович скажет, что ничего выдающегося он не совершил – просто работал; а вот люди, с которыми шел рядом – это и есть самое ценное.

      В «лихие 90-е» в своей небольшой скромной квартире бывший директор «Маяка» готовил книгу воспоминаний «О современниках», приводил в порядок бумаги. «Я всю жизнь вел записи. В свое время мать сожгла 40 моих записных книжек, боясь арестов и гонений. Осталось 20, да еще много других документов... Сейчас решаю вопрос: куда свой архив деть? Городу оставить, наверно, не рискну – при таком отношении...»

      Причина обиды проста и, к сожалению, тривиальна. В свое время Борис Васильевич передал в архив документы академика А. Л. Бочвара, человека, сделавшего очень многое для развития атомной промышленности. А документы, как выяснилось, плохо сохранились... Вот Брохович и решил доверить память об участниках атомного проекта книжным страницам, не доверяясь рыночной суматохе и накатившему, как снежный ком, потребительству.

      Кстати, о последнем. Есть в его книге «рыбацкая» запись, которая лучше всего объясняет главный порок современности и которую стоит привести целиком, без вмешательства…

Как Дед рыбу ловил…

      – Почему я всю жизнь люблю рыбалку и охоту? В молодости это было связано с романтикой, желанием расслабиться. Уху мы варили по-пушкински:

                              Принесут тебе форели,
                              Тотчас их варить вели,
                              Как увидишь: посинели –
                              Влей в уху стакан шабли...

      Ну, у нас были отступления: вместо форели – окуни, ерши, вместо шабли вливали в котел стопку водки...

      Когда стал старше... Сейчас больше всего ценю в этих занятиях прелесть другой жизни, общение. На работе я многие годы был начальником, а здесь – неуставные отношения: сегодня ты кашевар, завтра – костровой и т.д. Кстати, охота и рыбалка научили следовать правилу: больше, чем тебе надо, не лови, не хватай, не хапай. Этот принцип и в жизни один из главных...

Как Дед юбилей встречал

      В 2001 году видные горожане собрались на юбилее Броховича – легендарному директору исполнилось 85 лет. Когда он появился в дверях, зал встал, и аплодисменты не умолкали долго. Борис Васильевич немного постоял, обводя глазами присутствующих, прижал руку к сердцу, поклонился...

      Потом, как водится, - поздравления от руководства области, Законодательного собрания, руководителей заводов, институтов, министерств. Благодарности, премии, почетные грамоты, подарки, сувениры, цветы, поздравительные адреса – их на столе у юбиляра скопилось немало.

      Он встал и сказал в ответ «большим людям» без всякой дипломатии:

      – Вы не меня поздравляйте, а пенсионерам помогите. Стыдно, когда они ругаются, и правильно ругаются. Помогите женщинам в городе с работой. Почему для них рабочих мест ни черта нет? Должны же вы что-то делать. Это же ваш престиж. Это все с неба не свалится. Все надо зарабатывать своим трудом. Я больше говорить не буду. Большое спасибо, что вы терпели меня…

      Впрочем, это все будет потом. А пока мы снова забежали вперед и спутали время…

Откровенный номер

      Б.В. Брохович принял комбинат в примечательное время, когда происходила большая реконструкция и реорганизация всего радиохимического производства и, по сути, был выстроен новый «с иголочки» завод-дублер прежнего объекта «Б». В 1971 году два завода – 25-й и 35-й объединились.

      Нумерология тоже окажется примечательной, благодаря Михаилу Васильевичу Гладышеву, который проектировал новый завод, а потом его и возглавил. Когда задумались о новом названии, Гладышев предложил просто объединить две цифры и выбросить лишнюю пятерку. Так появился 235-й завод, мировая гордость нынешнего «Маяка» и главный источник доходов комбината.

      – А потом случился скандал, – рассказывал Михаил Васильевич. – Проектировщики даже письмо министру написали, чтобы ни в коем случае не было такого названия. Ведь 235-й – название урана, источника получения атомной бомбы, получается, что мы раскрыли государственную тайну. Ну, пошумели-пошумели, а потом так и оставили…

Отходы – в доходы

      Рисуя картинки с 235-го завода, многие авторы отмечают, что на его территории как нигде чувствуется дыхание истории, сплетенной с будущим. «Сотни больших и малых зданий, построенных в те далекие годы, когда создавался комбинат, великаны, воздвигнутые в семидесятые-восьмидесятые, новые цеха девяностых годов… Могучие КРАЗы-самосвалы деловито снуют по территории завода… Колоритно дополняют общую картину серебристые составы железнодорожных вагонов для перевозки отработанного ядерного топлива, похожие на кадры из фантастического фильма…»

      Когда производство оружейного плутония было налажено в штатном режиме, на заводе 235 принялись за решение застарелых проблем с отходами – и это оказалось поворотным в судьбе предприятия. Поначалу переработали отходы прошлых лет – практически весь уран, списанный по нормам потерь до 1960 года, был возвращен государству. Затем приступили к опытной программе по регенерации (восстановлению) ядерного топлива, которая шла долго, трудно и противоречиво.

      Наконец, с развитием атомной энергетики, взялись за переработку ядерного топлива и отходов радиохимического производства, разработав свою уникальную технологию.

Радиация в стекле

      Эта тема – остекловывание отходов – была предельно засекречена, и до сих пор ряд других ядерных держав не может повторить этот опыт. Суть в том, что жидкие радиационные отходы словно ввариваются в стекольную массу, отвердевают внутри и находятся там, как черепаха в панцире. Затем стеклянные блоки помещаются в хранилище в строго определенном порядке, чтобы можно было достать любую сборку, не трогая остальных. По этой технологии перерабатывается и отработанное топливо с атомных электростанций.

      В основе процесса лежит специальная печь – электроварка для стекла, как ее называют на комбинате. На ее разработку и доведение до ума, до промышленных объемов ушло почти два десятилетия. Сначала электроварки были небольшими – ветераны до сих пор называют их «печурками». Да и работали они недолго – сутки-трое, а потом выходили из строя. Но именно на них отрабатывалась технология, узлы, материалы. Лишь к середине 1980-х годов была установлена промышленная печь ЭП-500. Рассказывают, что лишь за один год непрерывной работы такая печь заключила в стекло столько кюри радионуклидов, сколько было выброшено при Чернобыльской трагедии.

      О многомиллионной валютной выручке, которую приносит эта технология сегодня, лучше скромно умолчать…

Июньская гроза

      Кстати, о Чернобыле… Ветераны «Маяка» часто упоминают о нем, как о «самом пессимистичном сценарии развития событий», когда вспоминают о своих форс-мажорных ситуациях, происходивших задолго до чернобыльской трагедии. Об этом говорит Б.В. Брохович, об этом говорит и будущий директор «Маяка» Виталий Иванович Садовников, когда вспоминает об одной июньской грозе 1976 года в свою бытность начальником смены реакторного завода.

      «В ночь с 12 на 13 июня была мощнейшая гроза. Сначала молния ударила в станцию береговых машин. Через несколько секунд молния ударила в наши газоочистные сооружения, они остановились. Следующий разряд – и все обесточено! Стало темно. А я только заступил на смену… Еще разряд – и по сельсинам, приборам, показывающим положение стержней, пробежала голубая полоска. Я бы никогда в это не поверил... Сразу же включилось аварийное освещение, на пульте – паника, то горит, то остановилось, телефонные звонки со всех сторон...

      Для нас тогда остановить реактор – было почти преступлением. И вот в такую грозу я решаюсь на «разгон» реактора, хотя в промежуточных баках у меня остается всего 400 кубов воды, а реактору в час нужно двадцать тысяч. Представляете, какой риск?! Если бы что-то произошло, то мне не хватило бы воды. Это была ситуация, которая нигде не предусмотрена, по сути – на грани Чернобыля. И только потом – а целую неделю я не мог спать! – я понял, что произошло…»

Руслан…

      Понял не только он один. Б.В. Брохович пояснял, что подобные нестандартные ситуации, которые вполне могли привести к еще одной трагедии, нуждались не просто в анализе. Требовался перелом в реакторных технологиях, новый принцип работы, который максимально бы исключал подобные риски и огрехи «человеческого фактора». Такими стали реакторы, функционирующие на обычной, правда, высокоочищенной воде.

      На «Маяке» военным промышленным реактором стал «Руслан», потреблявший урана в разы меньше, чем его предшественники и введенный в эксплуатацию в 1979 году. Реактор был больше похож на бассейн – семь метров абсолютно чистой воды. Она служила и теплоносителем, и замедлителем одновременно. При всей сложности и дороговизне монтажа и оборудования, он обеспечивал настолько «безрисковую работу», что за пульт управления можно было посадить школьника, обязав его лишь соблюдать регламент действий.

      Но еще больше «отличилась» его боевая подруга – «Людмила».

…и Людмила

      «Людмила» была настоящим произведением искусства, созданного главными конструкторами Иваном Александровичем Саввиным и Абрамом Исааковичем Алихановым, которые начинали работать по «тяжеловодной теме» еще на заре атомной промышленности. «Тяжелая вода», где главным действующим лицом был дейтерий, сегодня получила широкое распространение в силу безопасности работы реактора. В.И. Садовников даже назвал такие реакторы «ленивыми» – мол, «они настолько стабильны, что эмоциональному человеку сидеть на пульте даже неинтересно…»

      – Судьба «Людмилы» очень интересна, – рассказывает Виталий Иванович. – Тяжеловодных реакторов было много, но у них один недостаток - алюминиевый корпус. Обеспечить его полную герметичность практически невозможно. И реакторы останавливали, когда с протечками уже невозможно было справиться. «Людмила», размещенная в шахте первого «пробного» и затем демонтированного тяжеловодного реактора ОК-190, имела стальной корпус. С мая 1988 года – с момента пуска – и по сей день, замечаний к нему нет.

      Зато в «Людмиле» в полной мере проявила себя железная, стальная коммерческая хватка…

Изотопы – в студию!

      «Людмилу» сегодня называют по-разному – кто первым коммерческим реактором, кто «королевой изотопов». И то и другое верно: изотопы – та продукция, которой ПО «Маяк» весьма бойко торгует, обеспечивая себе стабильное финансовое положение.

      «Теперь вам видно, что ничего не видно», – говорил знаменитый Резерфорд, демонстрируя слушателям распад радия. В истории с изотопами возникает своего рода «невидимое чудо», когда химические элементы в зависимости от измененной атомной массы меняют свои физические свойства. Нам, не искушенным в физике, это кажется темным лесом, а представить себе это в виде чего-то осязаемого мы не можем. Впрочем, это и к лучшему.

      На «Маяке» заниматься изотопами начали еще в начале 1960-х годов, когда о программах конверсии не было и речи. На территории комбината возник специальный завод № 45. Тогда же и появились первые виды радионуклидной продукции. Начинали с высокоактивных источников на основе кобальта и цезия. Оказалось, что изотопы можно применять для стерилизации пищевых продуктов и медицинского оборудования, очистки сточных вод, для повышения урожайности и всхожести семян, для изменения свойств полимеров и полупроводников.

      Этот завод стал хорошим подарком на будущее.

Атомный ширпотреб

      Сияющие в глубине реактора изотопы В.И. Садовников, отмечая, что «их на добрую сотню стран хватит», назвал «атомным ширпотребом». И было из-за чего – в советские годы им практически не уделялось внимания, в отличие от оружейного плутония. Но потом…

      К примеру, изотоп кобальт-60 – его стали использовать в разнообразных дефектоскопических устройствах, которые применяются в промышленности, в медицинских облучательных установках и стерилизаторах, в оборудовании для лечения онкологических заболеваний. На основе изотопов цезия, америция, стронция, прометия, таллия, церия работают приборы для контроля уровня жидких и сыпучих материалов, приборы по контролю плотности жидкостей, растворов, суспензий. Благодаря изотопам можно измерять плотность грунтов на поверхности и на больших глубинах и проводить геологоразведку.

      Позднее, в пореформенную эпоху 1990-х годов, за озерскими изотопами, как за горячими пирожками, выстроится очередь из иностранных покупателей – на экспорт будет уходить почти 95 процентов всей радионуклидной продукции числом свыше двух тысяч наименований, а «Маяк» возьмет под свое крыло почти четверть мирового производства изотопов. На 75 процентов потребность в них обеспечивает именно «Людмила»…

Конец графитовой эпохи

      «Молодежь встает на ноги, старики уходят», – говорил Борис Васильевич Брохович в отношении своих реакторов, которые знал досконально и которые составили время его жизни. «Руслан» и «Людмила» знаменовали собой закат уран-графитовых реакторов, «Аннушки», легендарного первенца. Она была остановлена 16 июня 1987 года, проработав без малого сорок лет. Кстати, реакторы в Хэнфорде, спроектированные по-другому, американцы стали выводить из эксплуатации еще в 1960-х годах.

      После «Аннушки» наступил черед всех оставшихся восьми графитовых реакторов. Последний из них был остановлен в самом начале 1990-х годов. Рассказывают, что был большой митинг. Ветераны прощались с реактором как с живым и любимым существом, с которым была прожита жизнь, а в центре «пятачка» реактора установили графитовый кирпич с букетом алых роз, выращенных в заводской оранжерее…



Источник: Лютов, В. Несекретная история Озёрска: Ч.9 // Провинциальные тетради Вячеслава Лютова. – Режим доступа: http://lyutov70.livejournal.com/57860.html