В. Черников


"СКАЗАТЬ" У НЕГО ОЗНАЧАЛО "СДЕЛАТЬ"

       ИЗ ЛИЧНОГО ДЕЛА:

Ф.И.О. - Терновский Иван Алексеевич. Год рождения - 1927.
Образование - высшее, кандидат технических наук (защитился в 1963 году).

       СВЕДЕНИЯ О РАБОТЕ:

1949 - инженер-электрик объекта 25 (хозяйство Точеного); 1954 - начальник лаборатории ЦЗЛ;
1958 - заместитель начальника ЦЗЛ;
1959 - начальник ЦЗЛ;
1969 - заместитель главного инженера химкомбината.

       НАГРАДЫ И ДРУГИЕ ОТЛИЧИЯ:

1954 - орден Трудового Красного Знамени; 1962 - орден "Знак Почета";
1970 - медаль "За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина";
1974, 1986 - Государственные премии СССР; 1987 - медаль "Ветеран труда".

       Умер в 1989 году.

       Вообще-то Иван Алексеевич хотел быть не инженером, а лесником. С детства о такой работе мечтал. Чтобы постоянно жить в лесу, ухаживать за ним, растить, бродить иногда с ружьем и вести обстоятельные научные наблюдения.

       - И не скучно тебе было бы одному-то в лесу? - спрашивали его.

       - Нет, не скучно, - отвечал он, - наоборот, очень интересно, - и тут же цитировал что-нибудь из Пришвина, которого знал почти наизусть. Однако война развернула его юношеские планы по-своему. Вместо лесотехнического пришлось оканчивать индустриальный, а вместо лесных дел заниматься атомными.

       Очередной рассказ о поломанной судьбе? - сразу слышу я вопрос. - Еще одна трагедия человека, который по воле ведомства Берии всю жизнь занимался нелюбимым делом? Не будем торопиться с выводами. Давайте сначала вдумаемся. Быть может, в данном случае, забросив Ивана в таинственный и грозный Минсредмаш, судьба как раз распорядилась очень мудро, и здесь, в самом центре атомной эпопеи, он сделал во благо дорогой его сердцу природы намного больше, чем сделал бы в лесничестве. Многое зависит от того, с какой стороны на ситуацию посмотреть. Да и сам Терновский, похоже, несчастным себя не чувствовал. Изнутри Минсредмаш оказался не таким и страш-ным, каким его малевали снаружи. Жизнь (в смысле - работа) била ключом, и Иван с готовностью окунулся в водоворот событий.

       В 25 лет он уже был начальником большой лаборатории, в 32 - начальником всей ЦЗЛ, в 42 - заместителем главного инженера крупнейшего атомного предприятия страны. Даже для того времени, когда на комбинате всюду заправляла молодежь и 40-летний инженер казался сослуживцам едва ли не глубоким стариком (такие все были молодые!), взлет оказался очень стремительным. И вместе с тем вполне закономерным, как и все остальное, чего Терновский достиг в своей жизни. Он закономерно поднялся на одну из высших ступенек служебной лестницы и также закономерно стал лауреатом Государственных премий. И по-другому, как мне представляется, линия его карьеры сложиться не могла. Где бы он ни работал. В лесном ли хозяйстве, в радиоэлектронной ли промышленности или в освоении космоса - он везде достиг бы больших высот. Почему я так думаю? А потому, что таков масштаб его личности. Вот характеристики, которые дали Ивану Алексеевичу хорошо знавшие его люди:

       Большинством этих качеств Терновский обладал смолоду. Особенно обращала на себя внимание целеустремленность и редкая для молодого человека самостоятельность поведения. Другие, смотришь, пошли в пивную или взяли бутылочку, он же, несмотря ни на какие уговоры, ни в студенчестве, ни потом практически не пил. Стакану вина предпочитал стакан сока. "Не буду" - и все тут, и ничьи доводы не производили на него никакого впечатления. То же самое с табаком. Другие становились заядлыми курильщиками едва ли не со школы, он же не позволял себе даже баловаться. Его вообще-то мало интересовало, что делали другие. У него на все была своя точка зрения, он сам определял, что ему нужно, а что не нужно. Стоило ли удивляться тому, что он никогда не попадал в дурные компании, не сбивался с правильного пути и быстро шел в гору. Тем более что и институт окончил с отличием, о нем даже в "Известиях" написали.

       "Горький. 2 марта... Много интересных проектов представили в этом году выпускники электротехнического факультета Горьковского индустриального института. Один из них - студент Терновский - представил проект телевизионной установки для передачи изображения спортивных соревнований, театральных зрелищ и заседаний..." Других подробностей в заметке не сообщалось, видимо, потому, что тема телевидения тогда входила в число секретных. Читать соответствующую литературу по спецкурсу, в том числе собственные конспекты лекций, разрешалось только в стенах института. Получил конспекты, почитал, уходя домой, - сдай. Это, естественно, затрудняло подготовку к экзаменам, потому вокруг Ивана, который по всем предметам учился легко и всегда все знал, во время сессии постоянно толпились сокурсники. Он умел объяснять удивительно кратко и понятно.

       Конечно, мимо такого парня представители атомного министерства, отбиравшие лучших студентов во всех ведущих вузах страны, пройти не могли, и в 1949 году Терновский оказался в Челябинске-40, хотя сделанный им на Шаболовке диплом телевизионщика мало соответствовал профилю химического предприятия. Вернее сказать, совсем не соответствовал. По сравнению с другими выпускниками, которые изначально взяли ориентир на производственную тематику, он к работе на "Маяке" оказался наименее подготовленным. Знания хорошие, прочные, но не те. Естественно, Ивана, человека очень способного и плюс к тому весьма честолюбивого, такое положение совершенно не устраивало. Ходить в отстающих он не привык. Что делать? Можно было попроситься в другое место, можно было поискать более подходящее предприятие. Иван ни того, ни другого делать не стал. Он просто пошел в библиотеку ЦЗЛ (а библиотека у Курчатова была прекрасная), засел за книги и журналы и не вылезал оттуда несколько месяцев кряду. Перечитал по своей новой специальности все, что только было, не пропустил ни единой статьи. Вскоре о нем заговорили как об очень грамотном инженере и первым из когорты молодых специалистов выдвинули на руководящую должность.

       Надо сказать, читал Терновский с поразительной быстротой. "Такой способности к быстро чтению я больше не встречала ни у кого, - с явным пиететом рассказывает Нина Александровна Кошурникова (со временем Нина Александровна станет доктором медицинских наук, главным специалистом ФИБ, а тогда, в общежитии, она еще ничем не выделялась - простой врач, акушер-гинеколог; с Терновским была знакома потому, что тот ухаживал за ее подружкой Олей Лосевой; у него были конкуренты, и весьма серьезные, но Терновский, как уже было сказано, имел обыкновение все намеченное осуществлять, это касалось и житейских планов, - вскоре Ольга стала его женой). - Он читал не так, как мы - по словам и строчкам, а - сразу целыми страницами.

       Не знаю, как он такому научился, но читал невероятно быстро. И при этом все прекрасно понимал и запоминал. Утром за час он умудрялся перечитывать целые кипы научных журналов. Мало того - успевал отмечать специальными закладками (это уже в бытность начальником ЦЗЛ и заместителем главного инженера), кому из его сотрудников на что следует обратить внимание. Еще и мне позвонит: "Нина, в таком-то журнале есть такой-то интересный материал по твоей части. Советую прочитать". (Эффективный, между прочим, способ поддерживать работников в хорошей творческой форме). Люди с такой высокой, как я это называю, подвижностью мозговых процессов встречаются весьма нечасто. Он необыкновенно быстро соображал. Насколько быстро читал, настолько же быстро соображал".

       Что еще добавить к портрету раннего Терновского? Был очень общителен и весел, во время работы частенько насвистывал или напевал известные мелодии (например, "Заправлены в планшеты космические карты..."), в кино ходить не любил (стал эпизодически посещать кинотеатры только под влиянием Ольги), романы и детективы не читал. Видимо, как "прошел" в школе "Войну и мир" и "Евгения Онегина", так с тех пор всерьез к художественной литературе не обращался (единственное исключение - Пришвин). Научную же и техническую литературу, а также книги о природе поглощал пудами (позволю себе такое выражение, оно не очень эстетичное, но зато точно показывает интенсивность, с какой Терновский наращивал объем своих знаний). Он уже в ранние годы шел к своей цели по прямой, ни на что постороннее не отвлекался. Вполне естественно, что быстро сформировался как специалист, способный руководить.

       Но одно дело стать начальником смены или начальником цеха и совсем другое - начальником Центральной заводской лаборатории, которая, по сути дела, являлась крупным научно-исследовательским институтом. В ней насчитывалось до 500 сотрудников, ее, последовательно сменяя друг друга, возглавляли настоящие корифеи, кандидаты и доктора наук. А тут человек не только без ученой степени, но и без серьезного стажа работы: с тех пор, как оставил студенческую скамью, едва минуло 10 лет. Из всех начальников ЦЗЛ Терновский был самым молодым. "Тем не менее, - свидетельствует Евгений Георгиевич Рыжков1 (см. в конце главы), - я не помню, чтобы люди воспринимали его как слишком молодого и еще не готового к такой ответственной должности. Скорее наоборот". "Я знал многих начальников нашей лаборатории,- полностью солидарен с Рыжковым Владимир Ильич Шаралапов2, - в том числе Глеба Аркадьевича Середу, Дмитрия Ильича Ильина, Виктора Васильевича Морозова. Ни об одном из них ничего худого сказать не могу. Это крупные ученые, умные хозяйственники, умелые организаторы, но если суммировать все качества - и научные, и организаторские, и человеческие, - я все-таки ставлю на первое место Ивана Алексеевича. Это был лучший руководитель коллектива ЦЗЛ за всю его историю". (Вот они, загадки вхождения во власть: одних почему-то и в 40 всерьез не воспринимают, а другие и в 30 - вполне зрелые и солидные руководители).

       Что же сделано Терновским за время его пребывания во главе ЦЗЛ? И как он работал? По мнению Лии Павловны Сохиной, которая в течение 10 лет была его заместителем, "заслуга Терновского прежде всего состоит в том, что он приблизил лабораторию к производству". "Теоретиче-ские исследования, конечно, важны, - сразу сказал Иван Алексеевич, - и мы их не оставим, но прежде всего необходимо заняться теми проблемами, которые в настоящее время наиболее актуальны для заводов. Будем работать в тесном взаимодействии с производственниками". Как конкретно он это взаимодействие организовал? Очень просто. В графу "ответственные" за разработку той или иной темы рядом с фамилиями сотрудником ЦЗЛ стал вписывать и фамилии заводчан. Кому как не им знать все минусы и плюсы существующих технологий и оборудования? К тому же работа у оперативного персонала, как правило, однообразная, рутинная, ежедневно одно и то же, а тут есть возможность заняться интересным делом. Заводчане с удовольствием соглашались на такое сотрудничество.

       Уже в 1962 году 65 заводских ИТР стали соавторами планов научных работ. Выиграло производство, выиграли и мы, поскольку на заводах к нам стали относиться совершенно по-другому. У нас всюду появились люди, заинтересованные в наших исследованиях. И на комбинате, и в отраслевых институтах авторитет ЦЗЛ резко возрос. В частности, нас стали высоко ценить в Радиевом институте и в институте Бочвара (НИИ-9). А до того, надо признать, престиж ЦЗЛ изрядно пошатнулся. Про нас даже стали сочинять иронические стихи. Но пришел Иван Алексеевич - и положение изменилось. Он сумел намного повысить качество нашей работы", - это рассказ Л. П. Сохиной3.

       Хорошо выражена эта мысль и в одном из поздравлений, адресованных Ивану Алексеевичу. "В 1954 году после рождения Христова был поставлен на власть в 5-ю лабораторию Иван Терновский сын Алексеев. И молвил он холопам своим: "Братия! Негоже нам прозябать вдали от производства! Берите столы и стулья свои насиженные, хватайте бумаги свои любимые, поднимайте установки свои около - и полунаучные - и айда в путь! К заводам! Вступим с ними в связь непорочную, но плодотворную" (нескучные все-таки люди эти физики и химики... Когда захотят. И слово чувствуют нисколько не хуже, чем заправские литераторы). Подтверждением тому, что связь эта стала действительно плодотворной, является наладившийся обмен кадрами. ЦЗЛ стала направлять на заводы своих ученых (например, Валентина Николаевича Нежельского, защитившего диссертацию под руководством Терновского), а заводы стали присылать в ЦЗЛ своих инженеров (например, Евгения Григорьевича Дзекуна, который, став кандидатом наук, вновь возвратился на производство). Это давало свои результаты много лет. "Если где-то появилась сильная разработка, - подмечает Алла Филипповна Третьякова, - смотришь: наш человек".

       "Следующей большой заслугой Ивана Алексеевича является то, - это я вновь цитирую Лию Павловну Сохину, - что он прекратил завоз в ЦЗЛ активных материалов. Он просто добился, чтобы на каждом заводе нам выделили специальные помещения, и с активными веществами мы стали работать на промплощадке".

       Еще мне сказали, что именно при Терновском в ЦЗЛ была создана первая лаборатория контроля окружающей среды (прошу обратить на этот факт особое внимание: появилась структура, призванная заботиться о природе), проведены первые научные семинары и научно-технические конференции, а с 60-х годов стали регулярными конкурсы на лучшую научно-исследовательскую работу. Это сыграло значительную роль в повышении уровня исследований и квалификации сотрудников, которые всегда были для Ивана Алексеевича предметом особого внимания (вспомним про те же закладки в журналах). "У самого на столе постоянно лежала кипа новейшей периодики, в том числе американской, французской и английской, и нас приучал к систематическому чтению. Потом каждый инженер один раз в месяц делал для своих коллег обзор прочитанного" (А. Ф. Третьякова4).

       То есть, став начальником ЦЗЛ, Терновский прежде всего проявил себя как организатор, причем организатор, по определению Н. А. Кошурниковой, с удивительно научным складом ума. Во-первых, он прекрасно знал литературу, знал конкретную ситуацию в каждой из интересовавших его областей науки; во-вторых, умел выбрать направление и четко сформулировать задачу, увязывая при этом планы ЦЗЛ с насущными нуждами и возможностями комбината. Второе особенно важно, поскольку проектов, которые в принципе достаточно интересны, можно было придумать массу. Но одни не были осуществлены ввиду технической неподготовленности, на другие элементарно не хватило денег. Иван Алексеевич никогда не брался за недостижимое. По натуре он больше прагматик, оттого и отдавал предпочтение прикладным исследованиям. Выбранные им направления всегда были важны и всегда очень интересны.

       И третья сильная черта Терновского как руководителя - отличное кадровое чутье. "Вот уж что умел Иван Алексеевич, - рассказывали мне, - так это подбирать людей. Какие у него были паяльщики! Какие аккумуляторщики! Высшего класса. Лучшие на всем комбинате. Достаточно назвать Борю Фасхутдинова и знаменитого Сашу Мокова, которые и на токарных станках работали, и на фрезерных, и в электронике понимали, и даже в оптике. Могли выполнить любое задание. Не рабочие, а виртуозы". То же самое и с научными сотрудниками. Недаром зав. лабораторией Виктор Иванович Земленухин впоследствии стал заместителем начальника Главка, а Аркадий Константинович Круглов (тоже завлаб) - начальником Главка.

       В. И. Шаралапов назвал стиль руководства Терновского научно-аналитическим. Но Терновский не только руководил. Во многих проектах он принимал большое личное участие, не чураясь при этом даже самой тяжелой, черновой работы. "Помню, - рассказывает Владимир Ильич, - создавали мы первый на комбинате (и один из первых в стране) сцинтилляционный гамма-спектрометр. Так Иван Алексеевич все до единой детали к нему сделал сам. Сам точил, сам паял, сам отливал чугунные и свинцовые чушки, предназначенные для защиты корпуса прибора. Чушки тяжелые, весом пуда по полтора, тем не менее он отливал их сам. Не доверял никому.

       - Ну чего вы, Иван Алексеевич, мучаетесь, - пытались мы его отговорить, - отдайте ребятам, пусть они сделают.

       - Ребята сделают, да не так, - отвечал он. Ипока не овладел технологией, место у печи не уступил.

       - И действительно он делал лучше? - спрашиваю я Владимира Ильича.

       - Ха-к! - хмыкнул он, но хмыкнул так, что все стало ясно без дальнейших комментариев: "Какой может быть разговор, - означало это "ха-к", - конечно, лучше".

       То же самое отмечает и Лия Павловна Сохина. "Иван Алексеевич имел не только светлую голову, но и золотые руки. Он мог выполнить любую слесарную или токарную работу. Придешь иногда в механическую мастерскую, смотришь, а он стоит у станка и чего-то показывает Кристинину и Чекмареву. Кристинин и Чекмарев - рабочие-асы, они многое делали для самого Курчатова, однако и для них Иван Алексеевич являлся авторитетом. В механической мастерской он всегда был своим человеком".

       "А зачем это нужно? - может спросить искушенный в науке управления читатель. - Ведь задача генерала - руководить полками, а не самому стрелять из окопа, даже если он стреляет очень хорошо". Все верно. Возразить нечего. Но для Ивана Алексеевича это правило не подходит. Тут, скорее, не практическая необходимость, а черта характера, который у Терновского, как мы увидим дальше, отличался большим своеобразием. Потому он сам чинил свой телевизор, сам обслуживал и ремонтировал свою "Волгу" (изучил автомобиль до тонкостей, на память говорил, где какой винтик находится), сам паял сцинтилляционный гамма-спектрометр. Ему, я так понимаю, нравилось ощущать силу своего интеллекта и широту своих профессиональных возможностей. Между прочим, за гамма-спектрометр, вернее, за разработку метода получения и контроля некоторых изотопов Терновский (в возрасте 27 лет) получил орден Трудового Красного Знамени. По оценке В. И. Шаралапова, метод стал большим научно-практическим достижением комбината. "А может, и отрасли в целом", - подумав, добавил Владимир Ильич.

       Не стану объяснять, что такое "сцинтилляционный", скажу только, что гамма-спектрометр - прибор для ядерного производства крайне необходимый. Он позволяет быстро и очень точно определять состав радиоактивных продуктов, даже если этих продуктов в наличии всего миллионные доли грамма. Вот конкретный пример. Из Чернобыля в Озерск родственники привезли мальчишку, который наблюдал пожар на АЭС с крыши своего дома. Услышав о таком госте, Терновский дает задание немедленно забрать его одежду и обувь и проверить их с помощью гамма-спектрометра. Проверили и тут же получили нуклидный состав всех аварийных выбросов станции. Сколько в них стронция, сколько плутония и йода и сколько всего остального - прибор рассказал с замечательной точностью. Позднее, когда в Чернобыль со всей страны съехались специалисты, данные Терновского полностью подтвердились, хотя получили их в считанные минуты и только по одежде.

       Также в считанные минуты на комбинате стали определять изотопный состав и чистоту заводской продукции, требования к которой высочайшие. В некоторых изделиях доля примесей не может превышать стотысячных долей процента. А как обнаружить и измерить столь малые величины? Сложно. Раньше, когда работали так называемыми классическими методами, то есть с помощью колб и пробирок, персонал, во-первых, сильно облучался, поскольку использовались большие объемы активных растворов; во-вторых, на каждый анализ уходила масса времени. Аналитики сидели в лабораториях сутками. С изобретением же спектрометра обе проблемы ушли в прошлое. "Это был прорыв в науке, - считает В. И. Шаралапов, - и сделан он в основном благодаря Ивану Алексеевичу Терновскому. Первый спектрометр на комбинате сделан под его непосредственным руководством". "Что касается спектрометрии и приборного оснащения вообще, - это я уже передаю рассказ А. Ф. Третьяковой, - то наша ЦЗЛ при Иване Алексеевиче намного опережала другие города, министерства и даже научно-исследовательские институты.

       Методики и аппаратура у нас были самые современные. Все новое, что только появлялось в стране и за рубежом, Иван Алексеевич обязательно доставал для ЦЗЛ. Ему, правда, став заместителем министра, много помогал Семенов, с которым у Терновского всегда были хорошие отношения. Николай Анатольевич даже приглашал Терновского работать в министерство. Но что значит "помогал". Для начала надо уметь просить, а потом - надо знать, что просить. Иван Алексеевич знал великолепно. У него всегда была уйма идей и задумок, и когда он уходил от нас, мы очень сожалели. Это был настоящий хозяин, за его спиной спокойно жилось и работалось всему коллективу ЦЗЛ. Вернее, не ЦЗЛ, а ЦНИЛ - Центральной научно-исследовательской лаборатории - так нас к тому времени стали называть, и это не обычное переименование, а оценка уровня наших разработок, который при Иване Алексеевиче резко возрос. Он проводил ясную, хорошо продуманную научную политику, всюду поддерживал порядок, к нам стали приезжать многие видные ученые, и все они очень уважительно относились к Терновскому".

       Следующая важная черта Терновского как руководителя (ее отмечают и Рыжков, и Третьякова, и Шаралапов) - простота и демократичность манеры общения с людьми. Даже будучи заместителем главного инженера, Иван Алексеевич никогда не употреблял выражений типа "я сказал!" или "я вам приказываю". Он добивался хорошей работы не силою административного нажима, а умелой постановкой задачи. "Как задача поставлена, - считал он, - так она и будет выполнена". Это его основное правило.

       Потому, приступая к чему-то серьезному и ответственному, он прежде всего делал следующее: первое - каждому (буквально каждому) детально объяснял суть предстоящей работы; второе - четко, по этапам излагал схему ее выполнения, третье - очень ярко и убедительно показывал ее важность и необходимость. То есть старался не заставить (механическое повиновение его не устраивало), а заинтересовать. "Ни выговоры, ни вызовы на ковер - ничто не даст такого эффекта, как заинтересованность" - это его второе правило.

       Если обсуждение вопроса шло на совещании, то после своего вступительного слова, как правило, предельно конкретного и делового, он в обязательном порядке просил высказать свои соображения и всех остальных. Подчеркиваю: в обязательном порядке, "просто поприсутствовать", по-слушать, что говорят другие, и уйти у Ивана Алексеевича было невозможно. Или ты просишь время подумать и изучить проблему более глубоко (в таком случае вопрос будет перенесен на следующее заседание), или высказывайся сейчас, и чтоб строго по существу, "мыслью по древу растекаться не давал". "Конкретно, конкретно, - часто повторял Терновский во время выступлений, - не надо так широко", и если человек все-таки уходил в сторону, четкими вопросами быстро направлял разговор в нужное русло.

       - Не любил многословия? - спрашиваю я В. И. Шаралапова. Именно он рассказал мне эти подробности.

       - Не многословия, а пустословия. Просто так Иван Алексеевич никого не прерывал.

       Под конец он обязательно спрашивал: "Всем понятно? Если кто не понял, могу повторить". "Могу повторить" и "слушайте еще раз" были его любимые выражения. И действительно, повторял по нескольку раз одно и то же, пока не добивался полного уяснения своей роли в работе всеми участниками совещания (тут невольно вспоминается известная суворовская формула: "Каждый солдат должен знать свой маневр>. - В.Ч.).

       В процессе работы Иван Алексеевич особо не опекал, давал большую свободу действий, но, когда подходил назначенный для исполнения срок, обязательно спрашивал. Чтобы дать поручение, а потом про него забыть - такого с Иваном Алексеевичем не бывало. Память исключительная, и требовательность тоже. Все, что он сказал, должно быть безоговорочно сделано; необязательности терпеть не мог.

       "- Ну а если все-таки не сделал человек. Что тогда? - спрашиваю я Владимира Ильича.

       - Объясни - почему.

       - Нет толковых объяснений...

       - Нет объяснений - выговор, - твердо ответил Шаралапов, но, немного подумавши, добавил: - Хотя я не помню, чтобы он кому-то объявлял выговоры.

       - Просто ругался, что ли?

       - Нет-нет, что вы! - замахал руками Владимир Ильич. - Чтобы Иван Алексеевич повысил голос или перешел на грубую речь - это было абсолютно исключено. Накричать на человека он не мог ни при каких обстоятельствах. Видно, что завелся, кипит, но ни за что не сорвется".

       "Все очень вежливо, без грубостей, - дополняет рассказ Шаралапова Алла Филипповна Третьякова, - но вид у него во время подобных разговоров настолько расстроенный и в голосе столько недовольства, что, казалось, уж лучше бы обругал. Он поддерживал дисциплину и добивался неукоснительно выполнения своих распоряжений не силою начальственного давления, а силою своего авторитета. Когда делает замечание такой человек, как Иван Алексеевич, становится крайне неловко и неудобно.

       Помимо необязательности, в работе Терновский еще не терпел неряшливости. Сам никогда не выдавал непроверенных сведений и требовал такой же ответственности от нас. Звонит, бывало:

       - Нина Павловна, пересчитайте, пожалуйста, что-то мне не нравится эта цифра. Стоит шестая степень, а, по моим прикидкам, такого быть не должно.

       Проверяем, звоним:

       - Да, Иван Алексеевич, не шестая, а пятая". Вот тут он заводился ужасно.

       Зная его отношение к точности данных, я каждую цифру только что не обнюхивала. Боже, избавь ошибиться. Это опять будет такое недовольство в голосе и такое горе на лице, что худшего наказания и не придумать. Его вежливого недовольства мы боялись больше всего".

       То же самое говорит о Терновском и Кошурникова: "- Разгневанным не видела его ни разу в жизни.

       - Такая выдержка или был спокойный от природы? - спрашивал я.

       - Выдержка. Думаю, от этого у него и инсульт произошел. И даже растерянным я его видела только однажды - это когда убили их сына Алешу. Хороший был парень, тоже работал в ЦЗЛ, готовил кандидатскую диссертацию. Поехал в Москву для встречи со своим научным руководителем, и его вечером на улице зарезали. Надо было видеть, как Иван Алексеевич страдал, какая боль была в его глазах. Детей он любил необыкновенно и переживал смерть сына чрезвычайно тяжело. Трагедия. Вот тут я впервые увидела его растерянным, а вышедшим из себя не видела ни разу".

       Но основные испытания Ивана Алексеевича, как и главное дело его жизни, еще впереди.

       Работая в ЦЗЛ, Терновский стал ведущим специалистом комбината в области физических методов контроля производства. При переводе же в аппарат главного инженера ему поручили в первую очередь заняться ядерной безопасностью. Вопросы ядерной безопасности являются актуальными всегда, но в тот момент они были актуальными особо, поскольку на заводах произошла серия аварий (одна за другой), и редкая из них не сопровождалась жертвами. Особенно памятна последняя, когда начальник смены Сапожников от переоблучения скончался, а аппаратчик Юрий Татар после многочисленных операций лишился обеих ног и руки.

       "- Обычно в авариях обвиняют исполнителей, - комментирует ситуацию 1950-60-х годов Лия Павловна Сохина. - Обязательно найдут в их действиях какие-то ошибки. Но тогда причиной аварии были не только ошибки технологического персонала. Одной из первых причин был недостаток наших знаний об уране и плутонии. Я сама несколько раз взрывалась.

       - Как это - взрывалась? - опешил я.

       - Самым натуральным образом. Плутоний же металл пирофорный. Чуть чиркнешь по нему - он испускает сноп искр, а при некоторых условиях способен даже самовоспламеняться. Особенно опасно, когда работаешь с плутониевым порошком: начинаешь пересыпать его, а он взрывается, просто от трения крупинок друг о друга, что у меня неоднократно и случалось. Потом академик Бочвар тампонами собирал эти крупинки с потолка и со стен. Взрывались потому, что первое время многое не знали. В том числе не все знали и академики. Производство-то исключительно сложное, наукоемкое и абсолютно неизведанное".

       Работать с плутониевым порошком вскоре научились, но за одной загадкой возникала другая, за другой - третья. Начались самоподдерживающиеся цепные реакции (СЦР) - одно из самых грозных явлений, какие только могут быть на атомном производстве. А люди этого еще не понимали. Что такое СЦР? Каковы ее признаки и как себя вести при резкой вспышке радиоактивности? Все это персонал представлял себе довольно слабо, отчего последствия самоподдерживающихся цепных реакций намного усугублялись. Даже сами физики-экспериментаторы, которым после двух аварий поручили провести опыты по определению критических масс (до того же в основном руководствовались расчетными данными и данными зарубежных предприятий, где такие аварии тоже следовали с роковым постоянством), устроили СЦР, и опять с тяжелыми последствиями. Одни поплатились здоро-вьем, другие - жизнями.

       Далее я приведу запись моей беседы с Геннадием Сергеевичем Стародубцевым. Сейчас он заместитель главного инженера ПО "Маяк" (стал на этом посту преемником Терновского), а в то время работал инженером-физиком 20-го завода.

       "Когда я пришел на 20-й завод, - приступил к рассказу Геннадий Сергеевич, - а пришел я в 1958 году, инструкции по ядерной безопасности (при слове "инструкция" Стародубцев иронически хмыкнул) умещались буквально на полутора-двух листочках. Достаточно сравнить их с нынешними, толщиной по сантиметру и более, и сразу станет ясно: работа по обеспечению ядерной безопасности еще только начиналась.

       - Как мне кажется, - высказал я тут свое соображение, - многие строки комбинатовских инструкций написаны ценой человеческих жизней.

       - Верно, но только отчасти, поскольку у аварии одной причины, как правило, не бывает. Если бы причина была только одна, мы бы ее вычислили и "задавили". К сожалению, на нашем производстве все намного сложнее. Например, причины аварии 1953 года таковы:

       Люди прежде всего усвоили ту истину, что потери драгоценного продукта не допустимы. Их не должно быть ни при каких обстоятельствах. Поэтому, когда вспыхнула СЦР, исполнитель, вместо того чтобы все оставить и немедленно бежать в укрытие, бросился голыми руками надевать сорванный с аппарата шланг (чтобы не произошло потери того самого продукта). В результате получил сильное облучение. Он, правда, остался жив, потом уехал в Обнинск и умер в возрасте 70 с лишним лет, тем не менее, случай очень показательный. Так действовал не аппаратчик, а человек с высшим образованием, ИТР. Даже в 1958 году должного отношения к вопросам ядерной безопасности все еще не было. "Вечно вы тут чего-то придумываете, - слышал я в свой адрес. - Нам надо работать, а вы мешаете. И было бы намного лучше, если бы вы ушли отсюда куда-нибудь подальше". Это был тяжелый период. Приходилось не только убеждать, а и пробивать, продавливать, запрещать.

       - И наказывать, наверное, - подсказываю я.

       - Нет, наказывать мы не могли. Мы могли только представлять к наказанию. А у начальника на этот случай совсем другая точка зрения. "Как это я буду наказывать человека, который на 30 процентов план перевыполнил. Он цех выручил, а мне предлагают лишить его премии. Не буду". На том разговор и завершался. Сопротивление оказывалось на всех уровнях.

       - Картина понятная. И что же сделал Терновский, став заместителем главного инженера?

       - Он прежде всего приступил к созданию системы. Суть его подхода состояла в том, чтобы не сидеть и не ждать, когда что-то произойдет, а вести упреждающий контроль производства. Назначенные после аварии комиссии, конечно, во всем разберутся и сделают правильные, умные выводы, но такая наука, считал Терновский, слишком дорого обходится, потому занялся созданием порядка, который позволял бы ликвидировать так называемые узкие места заблаговременно. Уже не зануды-физики в одиночку воевали с технологическим начальством, а была организована самая настоящая, хотя и без штатов, служба ядерной безопасности, которая состояла (и по сей день состоит, ее принципы по существу не изменились) из большого числа тесно взаимодействующих структур. Туда входят не только физики, а прибористы (чтобы обеспечивали исправную работу контрольно-измерительной аппаратуры), и механики (чтобы следили за соответствием оборудования требованиям спецбезопасности), и руководители производства (чтобы добивались строгого выполнения инструкций) и другие. Практически он вовлек в ту работу всех ведущих специалистов заводов и каждому четко определил круг его обязанностей и меру его ответственности.

       Одновременно Иван Алексеевич установил регулярные и очень дотошные проверки заводов. Причем наряду с внутренним контролем, осуществляемым работниками комбината, он ввел и внешний - стал приглашать комиссии с родственных предприятий.

       Последние проверяли особенно эффективно, поскольку свежий взгляд гостей подмечал недостатки намного острее. Таково уж свойство человека: к своему привыкаешь и перестаешь обращать внимание даже на серьезные недостатки, а в чужом хозяйстве не пропускаешь и мелочь.

       Кроме того, было заменено большое количество ядерно-опасного оборудования, усовершенствованы методики и инструкции, проведена умелая расстановка кадров. В конце концов, сформировалась система, которая в основе своей действует и по сию пору. И ее идеологом, организа-тором и первым руководителем являлся Иван Алексеевич", - так закончил свой рассказ Стародубцев. "Он повел работу по созданию структуры ядерной безопасности настолько грамотно и целеустремленно, - продолжает мысль Геннадия Сергеевича Л. П. Сохина, - что цепные реакции прекратились. Их больше не стало. Это я не преувеличиваю. Тут Иван Алексеевич действительно показал себя и прекрасным организатором, и серьезным ученым".

       "Он, вообще, за что бы ни брался, - отмечает Н. А. Кошурникова, - делал очень основательно. Помнится, избрали его членом горкома профсоюза и поручили руководить социалистическим соревнованием. Так он не просто руководил, а нашел время написать по организации этого соревнования специальную книжку, которой потом долгое время руководствовались во всей нашей отрасли. Настолько она оказалась глубокой и полезной".

       Что касается обеспечения ядерной безопасности, думаю, Терновский и сам сознавал важность сделанного. Он не из тех, кому надо разъяснять такие вещи. Но уберечь от облучения профессионалов, считал он, - это только часть дела, хотя и очень важная. В конце концов, они люди, по здоровью специально отобранные и в какой-то мере государством защищенные. Вредное влияние радиации им, в частности, компенсируют повышенной зарплатой. А как быть с населением? Ведь заводы 60-х годов сбрасывали радиоактивные вещества в воду и в атмосферу практически бесконтрольно. Отсутствовали не только ограничения, а даже достоверный учет. Сколько считали необходимым, столько и сбрасывали, не боясь никаких санкций, поскольку в то время интересоваться количеством выбросов запрещалось. Секрет. И все это, в том числе радиоактивный йод и стронций, летело не только на пустующие земли, но попадало и на населенные пункты, на совсем не подготовленных к тому и не имеющих никаких льгот и компенсаций простых жителей, среди которых, думается, процентов двадцать детей. Как быть с ними? Сделать вид, что ничего не происходит? Или переложить решение задачи на правительство? Ни в коем случае.

       "Забота людей, которые заняты радиационным производством, - считал Терновский, - должна быть в первую очередь о населении. Мы ответственны перед ним и перед природой за результаты своей деятельности". Это он по-настоящему осознал одним из первых (если не первым) в городе. И это потом стало главным делом его жизни. Прошу обратить на последние слова особое внимание. Момент принципиальный и чрезвычайно важный. В то время как в министерстве и на заводах в основном думали о выполнении все возраставших планов производства урана и плутония, Терновский стал напряженно думать о сохранении природы и защите людей. И, как всегда, сразу придал своим мыслям строго практическую направленность: надо установить для реакторов и химических производств предельно допустимые нормы выбросов (ПДВ), надо разработать и смонтировать эффективные системы газоочистки, надо ввести ответственность за загрязнение территорий. Но если "что делать?" в принципе было понятно, то вопрос "как сделать?" оказался намного сложнее, потому что опыта нормирования радиоактивных выбросов в атмосферу не имело ни одно предприятие страны.

       С чего начать, по каким методикам работать, - не мог подсказать никто. Единственное, что было известно точно, - доза, которую может получить человек в течение года без какого-либо вреда для своего здоровья. Ее установили специалисты-биофизики из 4-го Главного управления. Дальше же следовала длинная череда вопросительных знаков. Во-первых, где, какая (внутри и за пределами города) радиоактивная обстановка? Не зная ее, невозможно установить степень облучения людей за счет уже созданного фона. Во-вторых, какова зависимость разноса радиоактивных веществ от метеоро-логических факторов, т.е. от скорости и от направления ветра? Пока не изучена эта зависимость, невозможно установить и нормы. В-третьих, не ясны пути перехода радиоактивности из атмосферы в почву и траву, потом из почвы и травы в молоко, а из молока - в организм человека (пищевая цепочка). Сколько конкретно приходит с типичным рационом? Сколько с диким? В-четвертых, каждый нуклид (а их сотни) действует на организм по-своему. Одни оседают в желудочно-кишечном тракте, другие - в щитовидной железе, третьи - в почках, четвертые - в костях, пятые - в дыхательных путях.

       А как определить их суммарное, или, по терминологии ученых, сочетанное, действие? Ведь нормировать только по отложениям в костях или только по отложениям в почках не верно. Надо, чтобы человек не получал больше установленной медиками дозы от всех видов облучения как внутренних, так и внешних. И так далее. Целый комплекс сложнейших и еще совершенно неизученных вопросов. И вот здесь, на мой взгляд, нашей атомной промышленности просто повезло. Во главе нового дела оказался не кто иной, а именно Иван Алексеевич Терновский, человек с мощным научно-аналитическим складом ума и в то же время постоянно читавший Пришвина.

       "Работа была не только сложная, но и многоплановая, - вспоминает один из ее участников Геннадий Николаевич Романов5. - Требовалось объединить усилия людей самых различных специальностей: физиков и биологов, радиометристов и химиков, биофизиков и аналитиков. Со-вместно работали три крупных исследовательских центра: опытная станция, ЦЗЛ и институт биофизики. Однако Иван Алексеевич прекрасно справлялся с этой задачей. Он легко ориентировался во всем спектре научных проблем. Всегда четко знал, что и как нужно делать".

       "Широта его эрудиции меня поражала,- еще более экспрессивно высказывается о Терновском В. И. Шаралапов. - По образованию электронщик, а смотришь - на равных участвует в совещании химиков. Даже не на равных, а как более перспективно и широко мыслящий специалист. У меня не раз создавалось впечатление, что он знает больше химиков. Придут биофизики (уж, казалось бы, совсем далекая от него область науки) - он и с ними ведет разговор вполне профессионально. То же самое с физиками и производственниками".

       Как выразился Г. Н. Романов, "задачу установления предельно допустимых выбросов стали решать, идя от трубы". То есть сначала исследовали влияние производства на окружающую жизнь. Впервые была составлена подробнейшая карта загрязнения территорий. В принципе, этим делом в свое время занимался еще Ильин. Он ездил по реке Теча, с самолета "ловил струи" реакторов, но то был лишь подступ к теме. Широкий же, полномасштабный анализ радиационного воздействия химкомбината на окрестные территории выполнен только при Терновском. После того, как детально изучили радиационную обстановку, пищевые и прочие цепочки, а также сочетанное воздействие на живой организм всех выбросов, пошли в обратном направлении - к трубе. Стали определять: а сколько ей еще позволительно выбрасывать, чтобы не были нарушены установленные пределы?

       "- Что при этом было вашим ориентиром? - спрашиваю я Геннадия Николаевича. - Радиоактивная загрязненность почвы?

       - Нет, не так, - ответил он. - Наша цель была не допустить повышения дозы, отпущенной для людей. Самое главное - люди, именно ради них и была начата работа по установлению ПДВ. А почва пусть и грязная, но если на ней никто не живет и ничего не производит, то нет никому и вреда. И вот заслуга Ивана Алексеевича состоит прежде всего в том, что мы научились считать дозы. Он очень грамотно считал.

       - То есть тут прежде всего расчет?

       - Расчетная только концовка, а до того были тысячи и тысячи всякого рода измерений".

       Завершились многолетние исследования фундаментальным коллективным трудом под общей редакцией И. А. Терновского и профессора Е. Н. Теверовского (того самого, благодаря которому наш город так удачно поставлен по розе ветров). Труд так и называется - "Допустимые выбросы радиоактивных и химических веществ в атмосферу". "Получены уникальные данные, - говорится в профессиональной рецензии на книгу, - об экологическом воздействии загрязняющих веществ на природную среду, имеющие важное научно-практическое значение. Достигнут научно обоснованный подход к снижению выбросов и сбросов. Разработанные Терновским принципы нормирования выбросов стали основой закона СССР об охране атмосферного воздуха".

       "Возьмите любой элемент, - показывает мне книгу кандидат наук Роза Васильевна Сёмова6 (ее фамилия тоже в числе авторов), - и на любой есть норма. И на йод, и на стронций, и на плутоний - на все, что выбрасывается через заводские трубы".

       Параллельно с исследованиями по нормированию выбросов на комбинате повели столь же интенсивную работу по созданию систем газоочистки, и они (системы) оказались настолько эффективными, что это позволило установить контрольные уровни загрязнения в десятки раз ниже норм. Подчеркиваю: не в пределах норм, а в десятки раз ниже их; это для СССР тоже было уникальным. Терновскому присуждают Государственную премию. В деле охраны природы и обеспечения радиоактивной безопасности населения мы намного опередили все города министерства. Когда в правительстве в конце концов поняли, что в атомной отрасли плохо с охраной окружающей среды, особенно в Томске, Красноярске и Шевченко, и пора всерьез заняться проблемой, - лучшего опыта, чем на "Маяке", они в стране не нашли. У нас было все: и хорошо оснащенная научная база, и высококвалифицированные кадры, и грамотно разработанные методики исследований, и самое главное - отличный практический результат.

       Сам собой напрашивался вывод: "Маяк" в этой работе должен стать базовой площадкой. Так и сделали. На основе ЦЗЛовской лаборатории по охране окружающей среды создали Центральную (подчиненную 4-му Главку) лабораторию окружающей среды, а на основе комбинатовского совета создается Центральный научно-координационный совет, тоже подчиненный Главку. Его первым и бессменным председателем становится Терновский. "Не институту столичному поручили, - с гордостью говорит Л. П. Сохина, - а нам, провинциалам. Так высоко поднялся наш авторитет среди научных учреждений. Это во многом благодаря Ивану Алексеевичу".

       "Убежденный защитник окружающей среды. И откуда у него это? - задает вопрос Нина Александровна Кошурникова и тут же сама дает ответ: - Думаю, от любви к природе. Эта любовь у него в генах заложена. Другие об этом много говорят, но мало чего делают, а он в лесу ни одной консервной банки не выбросил. И сад-то завел только ради общения с природой. Жена была категорически против сада, а он все-таки взял. Построил на участке неказистый, чуть побольше деревенской уборной домик и, когда выдавалось свободное время, отправлялся туда. Возился с яблонями не ради урожая, а для души. Не мог он без общения с природой. Потому-то наряду с вопросами ядерной и радиационной безопасности он постоянно и очень последовательно занимался экологией. Даже в те годы, когда решение экологических проблем в его обязанности не входило".

       Вот и рассуждай после этого: плохо ли распорядилась судьба, забросив Терновского в атомное министерство. Ведь важны не только конкретные разработки, выполненные на комбинате, по той же очистке газов, а его позиция как человека. В этом плане мне показался весьма интересным случай, рассказанный В. И. Шаралаповым.

       "Однажды, где-то в самом начале 80-х годов, мы, а также областные станции Свердловска и Челябинска зафиксировали повышенное выпадение радиоактивных загрязнений. Естественно, подозрение, прежде всего, пало на "Маяк". "Надо немедленно объехать заводы, - тут же дает мне задание Иван Алексеевич, - внимательно посмотреть журналы, поговорить с людьми (причем лично, а не по телефону) и выяснить, не случался ли где большой выброс. Проверь со всей тщательностью".

       Я так и сделал. Побывал на всех заводах, проштудировал все журналы, но никаких отклонений не нашел. Все в штатных пределах, чисто, о чем ему и докладываю. Непонятно, мол, откуда что взялось. Даже версий придумать не могу. Тогда Иван Алексеевич (каким же он обладал про-фессиональным чутьем и научной интуицией!) дает мне другое задание: сходить и разузнать, какой такого-то числа был ветер.

       - А это зачем? - недоуменно спрашиваю я.

       - Есть одна идея.

       - Ну, скажите. Не интересно же работать, когда не понимаешь, что к чему.

       - Недавно на Новой Земле, - поясняет Терновский, - произвели очередной атомный взрыв. Взрыв планировался камуфлетный, то есть без выбросов газов в атмосферу. Но кто его знает, а вдруг?..

       - Да что вы, Иван Алексеевич, - засомневался я, - это же так далеко.

       - Далеко-то далеко, поэтому пока не афишируй. А проверить все равно надо. Для начала свяжись с метеорологами.

       Тут же делаем запрос в Москву, профессору Теверовскому, и он буквально на второй день предоставляет нам полный набор данных. Даже и сам вскоре приехал, настолько интересным показалось ему предложение Терновского. Садимся втроем и начинаем сверять и считать. Проверили выпавшие осадки по изотопному составу (а мы, надо сказать, к тому времени уже располагали оборудованием самого высокого класса: снять периоды полураспада никаких проблем не представляло) - он целиком совпал с тем, который выделяется при взрывах. Посмотрели скорость и направление ветра - то же самое: именно в те дни радиоактивное облако могло накрыть Урал. Не оставалось никаких сомнений, что при взрыве все-таки допущена утечка газов. Что делать? Официально доложить о результатах наших расчетов - значит, пойти на конфликт с могущественным Министерством обороны, поскольку военные отрапортовали в ЦК об успешном проведении испытаний. Умолчать? Тогда как быть со своей профессиональной совестью?

       Иван Алексеевич не побоялся последствий. В письме, которое он отправил в министерство, в Главк, в обком партии и в СЭС, прямо так и говорилось, что повышенное выпадение радиоактивных осадков, отмеченное на Урале, связано со взрывом ядерного устройства на Новой Земле. Естественно, его вскоре вызвали "на ковер" и потребовали объяснений: а понимает ли он, что наделал? А где гарантии? И где доказательства? Итак далее. Разговор был суровый. Я, как сейчас, помню слова Ивана Алексеевича: "Если вы мне не доверяете - можете уволить. Зачем держать работника, которому не доверяешь?".

       "В этом эпизоде, - делает заключение Владимир Ильич, - Терновский показал себя как блестящий, уверенный в себе ученый и как сильный, принципиальный человек. Не всякий решится первым выступить с таким письмом".

       Действительно, не всякий. Но тут не только гражданская позиция, тут еще и характер, который у Терновского, как уже говорилось, отличался большим своеобразием. С одной стороны, это был очень доступный, умный, хорошо воспитанный интеллигент и демократ, с другой - человек весьма самолюбивый, властный, хорошо знающий себе цену и упрямый. "Упрямый и даже немного занудный, - говорит отлично знавшая его Нина Александровна Кошурникова. - У него на все имелась своя точка зрения. И переубедить его было почти невозможно".

       "Диктатор, - дает еще более жесткое определение супруга Терновского Ольга Ивановна. - Правильно только то, что считает правильным он, поэтому в доме все делалось, в основном, согласно его решениям. Он, правда, никогда не употреблял повелительные формы, никогда не давил, даже на детей, и не делал категорических заявлений типа: "Я сказал, и конец обсуждению". Нет, такого не бывало. Он всегда старался убедить в правильности своих слов, и я с ним в конце концов соглашалась в большинстве случаев: убеждать он умел прекрасно. Но все равно диктатор. Мне не раз приходилось слышать от его подчиненных, что, дескать, заходишь к нему в кабинет со своим мнением, а выходишь - с его".

       То же самое рассказывает и Алла Филипповна Третьякова. "Идет подведение итогов соревнования. Сидят начлабы, члены профкома. Открывая заседание, Иван Алексеевич прежде всего дает слово им: "Пожалуйста, ваши предложения. Кому какие места присудить?". Шаралапов встает и говорит, что, по его мнению, первое место надо присудить лаборатории № 5, Круглов считает, что лаборатории № 1, третий - лаборатории № 2. Все очень демократично, каждый может высказаться, и даже не по одному разу. Но вот встает Иван Алексеевич. "Спасибо, - говорит, - я вас внимательно выслушал, однако, на мой взгляд, первое место надо присудить лаборатории № 7. Объясню почему...". Лабораторию № 7, быть может, и не называл-то никто, тем не менее после выступления Терновского все голосуют за нее. Мы не раз смеялись по этому поводу и даже пытались поговорить с Иваном Алексеевичем:

       - Зачем тогда собираться, - спрашивали мы, - если все равно будет так, как скажете вы.

       - А может, я ошибаюсь, - отвечал он, - и вы проголосуете за другое предложение. Доказывайте, что мое предложение неправильное.

       - Но ведь после вас проводить иную точку зрения трудно.

       - Это уже ваши проблемы. Подготовьте свою речь так, чтобы она была убедительной.

       Случалось, что Иван Алексеевич все-таки ошибался, однако слов "я не прав" мы от него никогда не слышали. Вот типичная ситуация такого рода. Нужно выполнить какое-то исследование. Иван Алексеевич собирает нас и говорит, что будем вести работу так-то и так-то. Он уже все обдумал и принял решение.

       - Но в журнале, - возражают ему, - предлагается совсем другая методика.

       - В каком таком журнале?

       - Вот посмотрите, самая свежая выборка.

       Он начинает листать: "Гм, интересно. А почему я эти цифры не видел? Ладно, оставьте, я должен разобраться". И вот буквально через полчаса начинается: "Ты, Алла, сходи в библиотеку и принеси такой-то журнал. Ты, Таня, сбегай к Круглову и возьми такой-то отчет", - все работу задает, и, не дай Бог, потом окажется, что он все-таки был не прав. Надуется, как мальчишка, полдня будет сидеть не в настроении. В такие часы к нему лучше не заходить. Мучился ужасно. Но в вопросе действительно разбирался, и разбирался предельно добросовестно. В борьбе самолюбия и истины побеждала все-таки истина. Я знаю несколько случаев, когда он изменял свои решения.

       - Но давалась смена решений тяжело?

       - Очень тяжело, потому что ни одно из них Терновский не принимал с бухты-барахты, он каждое тщательно обдумывал.

       - И еще тяжелее, - задаю я следующий вопрос, - было открыто признать свою неправоту?

       - Да. Верхом его самокритики была фраза: "Я тут, пожалуй, погорячился". Раза два или три мне ее довелось слышать, и всякий раз она давалась Ивану Алексеевичу с таким трудом, что люди при виде его внутренних мучений тут же начинали уверять Терновского в противоположном: "Да что вы, Иван Алексеевич, да это я сам, наверное, ошибаюсь".

       Словом, несмотря на всю интеллигентность и тактичность, с ним было далеко не просто. Недаром Кошурникова на вопрос: "Сильная ли у Терновского была команда?" - ответила: "Послушная". А он сам определял стиль своего руководства как "авторитарно-демократический". Его собственная формулировка. А он всегда знал, что говорил.

       Дома в часы досуга Иван Алексеевич частенько читал своим внукам книжку про то, как Юрик и Шурик едут с дедушкой на машине. Едут они, едут, потом дедушка останавливается и говорит: "Юрик и Шурик должны сходить пописать". - "Мы не хотим", - протестуют Юрик и Шурик, но дедушка все равно отводит их в кустики. "Дедушка лучше знает, - говорит он, - что надо Юрику и Шурику". Вот эту фразу: -"Дедушка лучше знает..." - Иван Алексеевич очень любил и довольно часто повторял.

       Кстати говоря, на комбинате и по сию пору гуляет множество афоризмов, пущенных в обиход Терновским. Например, А.Л. Лившиц подхватил и часто цитирует его деловую формулу: "Избыток информации вреднее, чем ее недостаток", а В. И. Садовников считает замечательной по глубине высказанную Иваном Алексеевичем сентенцию: "Не ломай понапрасну голову, не пытайся разделить мир на белое и черное. Не получится: воробьи-то серые".

       Как относиться к такой уверенности Терновского во всегдашней правоте своих действий? Положительное это качество или отрицательное? Думаю, надо относиться с пониманием: если у одних большая уверенность в себе от глупости и ограниченности, то у других - от ума и широты познаний. Человек сотни раз убеждался в силе и превосходстве своего интеллекта, почему же ему, наконец, в себя не поверить? И потом: неуверенный в себе руководитель - плохой руководитель. Терновский был и, я так думаю, осознавал себя умным и широко образованным человеком. И вера его в собственный интеллект была настолько высока, что он сам, без помощи врачей, лечился (в поликлинику обращался крайне редко, считал, что знает свой организм лучше медиков); сам, без адвокатов, выступал в суде по делу об убийстве сына. Но если в суде он выступил блестяще, как профессиональный юрист (настолько глубоко, причем за короткий срок сумел изучить совершенно новую для себя область знаний), то самолечение едва не привело к печальному исходу: он довел свой аппендицит до гангренозного состояния. Но это единственный случай, когда Терновский взялся за дело, которое не знал достаточно хорошо. В принципе, к дилетантству он относился резко отрицательно.

       И еще один эпизод, который, как мне кажется, хорошо передает особенности характера и склада ума Терновского. Его мне рассказала Нина Александровна Кошурникова. "Однажды у Ивана Алексеевича побывал известный ученый, лауреат Ленинской премии, профессор Григорий Давидович Байсоголов. Приходит от него и спрашивает:

       - А что, у вас вокруг Терновского одни дураки работают?

       - Почему это? - удивилась я такому выводу.

       - Да он одно и то же по три раза повторяет. Я ему говорю, что уже все понял, а он все равно повторяет.

       Я запомнила этот разговор и при нашей очередной встрече говорю Ивану Алексеевичу:

       - Вань, ты все-таки учитывай, с кем разговариваешь.

       Григорию Давидовичу, например, разжевывать не надо, он как-никак профессор и соображает достаточно хорошо.

       - Это вам так кажется, что вы хорошо соображаете, - и не подумал согласиться с моим замечанием Иван Алексеевич, - а я много раз убеждался в противоположном. Битых полчаса объясняешь человеку, что к чему: и суть дела расскажешь, и детали по полочкам разложишь. Кажется, обстоятельнее некуда. А начинаешь с ним через некоторое время разговаривать - он, оказывается, и половину не понял. Запомнить кое-что запомнил, а понять - не понял. Поэтому, если я уважаю человека и хочу разговаривать с ним на равных, многие вещи повторяю ему по два, по три раза.

       "Может, он и прав, - сказал в конце концов Григорий Давидович, - но в принципе это для меня удивительно".

       В то же время, - замечает Нина Александровна, - у самого Терновского не всегда хватало терпения дослушать до конца, если ему рассказывали что-то достаточно длинное.

       - Но ты же мне про свое рассказываешь по 4 раза, - возражаю я.

       - А мне достаточно одного, - отвечает он.

       - Тогда перескажи.

       Он начинает пересказывать, и я вижу, что он действительно все понял. Способность к быстрому восприятию имел поразительную".

       Вполне естественно, что Терновский держал себя с достоинством в любом обществе: и в кругу комбинатовского, и министерского руководства, и в кругу больших ученых. Шапку ни перед кем не ломал. И не потому, что страдал излишним самомнением, а потому, что реально оценивал свою профессиональную компетентность, которая, как уже говорилось, была очень высока. Один столичный гость, пообщавшись с Терновским, вполне искренне заключил: "Удивляюсь, почему он до сих пор не академик". Было всего два человека, к которым Иван Алексеевич относился с явным почтением. Это директор комбината Н. А. Семенов и его дядя, участник Великой Отечественной войны генерал Анисимов. Портрет Николая Анатольевича постоянно висел у него в кабинете.

       Вместе с тем (опять этот переход) Терновский никогда не забывал требований служебной субординации. Более того, был очень дисциплинированным человеком и всегда аккуратно выполнял указания вышестоящего руководства. Если с чем-то не согласен - старался убедить (и довольно часто убеждал, даже самого Семенова, который тоже был уверенным в себе начальником), а если убедить не удавалось, подчинялся. Вот такую непростую диалектику может заключать в себе человеческая натура.

       Если другие, перейдя на высокие должности, становятся прежде всего администраторами, то Терновский, даже будучи в управлении "Маяка", продолжал вести активную научную деятельность. Семь его рукописей депонированы в справочно-информационный отдел ЦНИИ Атоммаш, 29 работ отмечены дипломами научно-технического совета комбината. Вот темы некоторых его исследований: "Применение ЭВМ для анализа выбросов в атмосферу", "Способ захоронения", "Контрольно-измерительные приборы и аппаратура" (это вторая работа Терновского, удостоенная Государственной премии). Поразительная широта научного диапазона. Как он все это успевал? Ведь помимо основных обязанностей, Иван Алексеевич имел массу дополнительных, в частности, был заместителем председателя Ученого совета комбината, главным конструктором АСУ, председателем городского общества "Знание", членом горкома профсоюза и председателем уже упоминавшегося научно-координационного совета по охране окружающей среды, - нагрузка для большинства из нас просто непосильная, а Терновский всюду успевал (свадебным генералом сидеть не любил), да еще во время отпусков замещал то главного инженера комбината, то директора. "Сегодня к вам на совет не приду, - звонит он порою Кошурниковой, - я сейчас работаю директором, главным инженером и всеми тремя его заместителями разом". "Один человек, а так много делал", - удивляется даже Л. П. Сохина, сама всю жизнь не знавшая нормального рабочего дня.

       По мнению Е. Г. Рыжкова, это не просто высокая работоспособность. Это пример истинно научного подхода руководителя к организации собственного труда. "По личной организованности, - говорит Евгений Георгиевич, - с Терновским я могу сравнить только Бориса Васильевича Никипелова. Иван Алексеевич не отгораживался от людей строгими секретаршами, к нему можно было подойти с любым вопросом, в то же время его кабинет никогда не превращался в проходной двор. Не то что у некоторых: двери практически не закрываются, идут кому надо и кому не надо. В результате на дело времени не остается. Иван Алексеевич строил свой рабочий день совершенно по-другому. Все строго по плану, никаких переносов заседаний и визитов".

       Отдыхать удавалось только в саду да в редкие поездки на охоту и на рыбалку. Хотя можно ли назвать охотой, если человек закидывает ружье за спину и просто бродит по лесу? "Весной, - вспоминает Геннадий Николаевич Романов, - он обязательно приезжал послушать жаворонков, очень любил посидеть на пеньке у муравьиной кучи".

       Такой темп жизни, да плюс к тому нелепая смерть сына, считает Н. А. Кошурникова, в конце концов сломили здоровье Терновского. Он перенес тяжелый инсульт. Стала непослушной правая рука. Резко ухудшилось общее состояние организма. Но он никак не хотел оставлять работу. Дальше я приведу слова супруги Терновского Ольги Ивановны. Давайте вчитаемся в них внимательно, за внешней простотой стоит большая трагедия сильного человека.

       "Особенно тяжело давалось ему письмо. Сколько бумаги извел, чтобы хоть подпись свою восстановить, сколько сил на тренировки потратил - не передать. Все надеялся. При себе у него постоянно находилась какая-то резинка для разработки пальцев.

       - Боролся упорно?

       - Очень упорно. Не сдавался долго, но потом понял, что бесполезно - руку не поднять, все бросил и стал писать докторскую диссертацию. Пишущую машинку домой притащил и начал левой рукой печатать. Конечно, после инсульта со всякой работой следовало расстаться. С такой болезнью не работают, но сколько его ни убеждала, он стоял на своем. Просто так сидеть на диване и читать газету - это не для него. Через какое-то время поняла, что мне его не переломить, и отступилась.

       - Что он говорил вам о своем состоянии?

       - Ничего не говорил. Вижу, как он страдает, как тяжело ему, но хоть бы словом обмолвился. Свои проблемы он всегда носил в себе, других старался ими не беспокоить".

       Да, нечасто встречаются люди с такой внутренней силой.

       Но зачем ему в таком-то положении потребовалась докторская диссертация, если его в свое время, молодого и здорового, едва заставили защитить кандидатскую? Другие на основе его разработок и под его руководством давно защитились, а он до 36 лет ходил без ученой степени. Все руки не доходили. "Это не принципиально, - отвечал он, когда к нему в очередной раз подступали с разговорами о диссертации. - Главное ведь не наличие ученой степени, а как человек работает". История тянулась до тех пор, пока не проявили настойчивость А. А. Бочвар и главный инженер комбината А. С. Никифоров. "Вы занимаете такой пост, вы постоянно общаетесь с докторами наук и академиками, - сказали они, - поэтому вопрос становится принципиальным. Представитель комбината на научных съездах и конференциях должен иметь ученую степень". Но и после этого разговора Терновский за диссертацию так и не сел. Ограничился рефератом. Кандидатскую ему присвоили по совокупности публикаций.

       А здесь докторская - труд еще более сложный и ответственный.

       "Дело в том, - поясняет Н. А. Кошурникова, - что Иван Алексеевич давно задался целью реконструировать, восстановить дозы, полученные жителями города в 50-60-е годы. Ведь как удачно по отношению к комбинату Озерск ни был поставлен, загрязнение его территории все равно происходило. Ветер не всегда дул в сторону от нас, иногда он дул и на нас. Следовательно, люди, в том числе и дети, которых в то время рождалось очень много, получали какие-то дозы облучения. А раз получали, - должны иметь льготы. Таких, по прикидкам Терновского, у нас должно быть несколько десятков тысяч человек. Однако льгот никто не имел. Ликвидаторы под закон попали, участники работ на Чернобыльской АЭС тоже попали, хотя многие из них были там всего один день, а население нашего города, как это ни странно, не попало совсем. Явная социальная несправедливость. Вот Терновский и решил ее устранить. Но как установить, какие конкретно дозы получили тогда жители города? Ведь прошло столько лет! Иван Алексеевич прекрасно владел методиками таких расчетов, и в своей диссертации он эту дозу, по сути дела, уже оценил. Оставалось еще немного - и мы бы получили точный научный результат, но смерть прервала его работу".

       Так вот, оказывается, для чего нужна была Терновскому диссертация! Он хотел оставить нам труд, который бы позволил рассчитывать степень облучения людей на той или иной территории даже десятилетия спустя. Ну что ж, у таких людей полет всегда оказывается прерванным, им не хватает жизни на осуществление всех своих замыслов. И не может хватать, потому что настоящий талант неисчерпаем.

       Что можно сказать в завершение? На мой взгляд, среди руководителей стройки и комбината Терновский - фигура особая. Если Е. П. Славский, М. М. Царевский, да в большей степени и Б. В. Брохович, в основном, исповедовали волевой стиль руководства (и, надо сказать, в тех условиях он во многом себя оправдывал), то И. А. Терновский - представитель нового направления - интеллектуального. Он подчинял себе людей не силою приказа, а силою аргументов, своим бесспорным профессиональным превосходством.

       А теперь слово тем, кто жил и работал с ними бок о бок в течение многих лет.

       Е. Г. Рыжков: "Его авторитет и значимость его работ выходили за рамки комбината, они были важны для всей отрасли, для всего государства".

       Л. П. Сохина: "В деле охраны окружающей среды и радиационной защиты населения заслуги Ивана Алексеевича, я считаю, сравнимы с заслугами академика И. В. Петрянова".

       Г. Н. Романов: "К сожалению, даже сегодня, по истечении такого длительного времени, у нас не нашлось руководителя, который бы по охвату проблем был равен Терновскому. Особенно не хватает его для разговора с "зелеными". Лучшего PR-овца, чем он, не найти. Так логично и убедительно умел он говорить о любых научных проблемах".

       В. И. Шаралапов: "Иван Алексеевич не раз повторял: "Я всю жизнь работал ради защиты здоровья людей". И это действительно так. Он создал структуру ядерной безопасности, он добился снижения радиоактивных выбросов в атмосферу в сотни раз".

       О. И. Терновская: "Мы прожили с ним 39 лет, и я благодарна судьбе, что она свела меня с таким человеком. Это был настоящий мужчина. Он никогда не повысил голоса, все тяготы жизни брал на себя".

       Н. А. Кошурникова: "Говорят, незаменимых людей нет. Чепуха. Есть. Умер Терновский, и некоторые начатые им направления научной работы практически остановлены. А они очень важны для пользы народа. Просто сегодня никто не созрел до такого уровня. Он очень рано умер, потому что сейчас пришло как раз его время".

1Рыжков Евгений Георгиевич - на химкомбинате "Маяк" с 1958 года. Должности: лаборант-химик ЦЗЛ, инженер-химик-исследователь, старший инженер-химик-исследователь, руководитель группы ЦЗЛ, руководитель информационно-справочной группы ПО "Маяк" по радиоэкологии и связям с общественностью и населением.
2Шаралапов Владимир Ильич - на химкомбинате "Маяк" с 1949 года. Должности: техник-дозиметрист ЦЗЛ, инженер, старший инженер, руководитель группы, начальник лаборатории, зам. начальника ЦЗЛ. Кандидат технических наук.
3Сохина Лия Павловна - доктор химических наук, начальник ЦЗЛ.
4Третьякова Алла Филипповна - на химкомбинате "Маяк" с 1955 года. Должности: ученик лаборанта, лаборант ЦЗЛ, инженер, руководитель группы, помощник начальника лаборатории.
5Романов Геннадий Николаевич - в городе с 1958 года, работал в ОНИС. Должности: младший научный сотрудник, старший научный сотрудник, начальник лаборатории, зам. начальника ОНИС, начальник ОНИСКандидат технических наук.
6Сёмова Роза Васильевна - на химкомбинате "Маяк" с 1949 года. Должности: инженер завода 25, инженер ЦЗЛ, старший инженер, руководитель группы. Кандидат технических наук.
7Садовников Виталий Иванович - на химкомбинате "Маяк" с 1963 года. Должности: инженер, старший инженер ОКБ КИПиА, старший инженер, зам. начальника смены, начальник смены завода 23, зам. главного прибориста химкомбината "Маяк", зам. главного инженера завода 23, директор завода 23, генеральный директор ПО "Маяк".

Источник: Черников, В. «Сказать» у него означало «сделать» / В. Черников // Особое поколение / В. Черников. – Челябинск, 2003. – Т. 1. – С. 5-38; Озерский вестник. – 2000. -24 июня, 4, 15, 22, 29 июля.