Она пришла к вам в редакцию, чтобы узнать адрес недавно открывшегося в Озерске детского дома. Тогда к нам шли многие: всем хотелось чем-нибудь помочь детям. Несли книжки, одежду, обувь, игрушки. Алевтина Гавриловна тяжело дышала, на лбу блестели капельки пота, у меня еще мелькнула мысль: "Господи, ей бы не в детский дом, а в больницу сходить. Наверное, одинокая женщина".

       С тех пор бабушка Аля, как мысленно я ее называла, стала у нас частым гостем. Приходила в любую погоду - "отмечалась". Руки всегда были заняты тяжелыми пузатыми авоськами, а черная сумка из кожзаменителя готова была просто лопнуть. Затем все это на глазах "худело", и на мой стол аккуратными стопочками ложились веселые вязаные носочки и варежки разной величины, "крючкотворные" накрахмаленные салфетки, самодельные букеты тюльпанов и гвоздик, оригинальные прихватки для кухни в виде пестрых петушков. Самым же интересным для меня моментом было извлечение из недр ее багажа бережно завернутой в тюлевую занавесочку очередной куклы. Алевтина Гавриловна обвязывала не только детишек - она полностью одевала их кукол. Несла из детдома розово-пыльное, нагое неодушевленное существо, а возвращала... Это было предметом моего восхищения.

       Всплывали картинки из детства, когда я ходила за мамой по квартире, и канючила: "Ну, дай лоскуток, Катьке хочется новое платье". "Отстань!" - мама была непреклонна, - на твоих кукол лоскутков не наберешься!" И тогда однажды я совершила преступление: когда мамы не было дома, решительно отхватила ножницами здоровенный кусок сочно-яркого материала, предназначенного на портьеры. Уже через день мой целлулоидно-убогий Володя сидел среди соплеменников в нарядных ползунках. Мне казалось, что от этого факта его улыбка стала шире, а глаза - веселее. Я же через день была побита, но орала не столько от боли, сколько от того, что так и не была понята. Мама не поняла ни меня, ни Катьку, магазинное платье которой выцвело и поблекло, ни Володю, который у меня мерз, сидя голышом на полу.

       Алевтина Гавриловна разворачивала тюль, и в руках у нее оставалась нарядная кукла-девочка. Все на ней было настоящее: шитые или связанные сапожки, крохотные рукавички на красивой тесемочке, юбочка, шерстяной жакет, пальто на подкладке с меховым воротничком, под цвет шапочка, отороченная таким же мехом. Все это снималось, расстегивалось, развязывалось. Затем завязывалось, застегивалось, надевалось. Авоськи снова "пузатели" на глазах, и Алевтина Гавриловна аккуратно закрывала за собой дверь, чтобы открыть следующую - в детском доме. Какое-то время бабушки Али довольно долго не было, а когда появилась, у меня чуть рот не раскрылся, как у пресловутой крыловской вороны: на пороге стояла очень милая дама с аккуратной кудрявой головкой, похудевшая, помолодевшая, без малейших признаков одышки. Алевтина Гавриловна собственной персоной. Как прежде, с полными авоськами и с черной сумкой.

       - Вот решила взяться за себя, а то ведь совсем сил не было работать. Как же без работы жить? И собственным детям нужно помогать, и в детдоме решила к осени ребятишкам одежду починить, и в саду страда начинается. Спасибо дочке: умную книгу принесла о том, как правильно питаться, как избавиться от болезней. Мне сейчас просто стыдно: ведь 71 год, а ничего не болит! Но это такая радость, значит, могу еще приносить пользу людям, заботиться обо всех, кто нуждается в моем участии.

       Всю жизнь у нее так: всем помочь, всех пожалеть. Вот так же, более 50 лет назад, пожалела Ваню Кропачева - друга брата. Коля и Ваня переписывались, будучи оба на фронте. Когда погиб Николай, Ивану стала писать Аля. Дети Ивана Васильевича и Алевтины Гавриловны (они воспитали 5 детей) сохранили, бережно вложив в семейный альбом, в специально вклеенный кармашек мамино письмо той поры:

       "Ваня, сегодня видела тебя во сне. Наверное, скоро придет от тебя весточка...". Теплое, нежное, дружеское послание. Почему Алевтина выбрала именно Ваню в мужья в далеком 1948 году? Иван Васильевич-то "шибко влюбился" в соседскую девушку, Аля же "пожалела сироту, выросшего не в бедности- в нищете". Вот строки из дневника Ивана Васильевича: "В 1924 году отец окончательно ушел из дому, завел другую семью. Мать осталась одна с четырьмя детьми. Специальности она никакой не имела, поэтому ей пришлось пойти разнорабочей на сользавод. Брат Георгий бросил школу и с компанией таких же юнцов устраивал набеги на усольские амбары. Вечерами вся молодежь собиралась у нас. Рассказывали разные сказки и небылицы, пекли картошку на печке-буржуйке и курили самосад. Питание наше было небогатое: хлеб, картошка и сырая вода, что стояла в кадушке на кухне. В зимнее время она замерзала, потому я то дом наш был старый, тепло в нем не задерживалось. Печка - единственное спасение! Денег, что зарабатывала мать, не хватало. Что не шло у соседей в пищу, в носку, все несли к нам, у нас не пропадало".

       После сватовства знакомые ехидно спрашивали у родителей Али: "Что же вы беднее-то жениха не нашли?" А беднее, наверное, и не было. "Ну и что, что коровы нет? Не за корову замуж выхожу, - отвечала за родителей Алевтина, - за Ваню".

       "Алевтина Гаврилова, вы сами, выросли в многодетной семье, испытали на себе лихолетье войны, как же решились родить пятерых?" - задаю я в свою очередь вопрос. (Мы сидим в уютной квартире Кропачевых, где нет полированных "мебелей", ломящихся от ненужного хрусталя "стенок", ковров, зато есть уютность стареньких кресел, покрытых плюшевыми накидками. И на столе негде яблоку упасть, потому что все заставлено вазочками с ягодами из собственного сада). За супругу ответил Иван Васильевич: "Да мальчика очень хотелось, а рождались то Надюша, то Леночка, то Аля, то Любаша. Как дождались Андрюшу, пятого, так и успокоились".

       Детьми супруги Кропачевы довольны: считают, стали хорошими людьми, получили образование, имеют семью. Кропачевы-старшие очень богатые. Еще бы! Имеют восемь внуков и правнука. Главное, они уверены в том, что ни дети, ни внуки их никогда не бросят. От детей видят только заботу, внимание.

       Как известно, на пустом месте дерево не вырастет...

       - Я их в жалости воспитывала, - рассказывает Алевтина Гавриловна. - Идем, бывало, по улице, кто-то из детей хочет обертку от конфеты бросить на тротуар, а я ему говорю, чтоб пожалел дворника, потому что старому, наверное, человеку придется нагибаться, чтобы поднять обертку. Я сейчас и внуку Денису советую, чтоб переделом посчитал, скольких людей за день он пожалел, сколько добрых дел совершил, значит, столько же и ему люди сделают хорошего. Ведь все возвращается: и плохое, и доброе. Лучше отдать, поделиться, перешагнуть через свою гордыню.

       В разговор вступает Иван Васильевич:

       - Мы с детьми почти не разлучались: к друзьям, на природу, в командировку, в отпуск - обязательно вместе! Жалко ведь оставлять их одних, когда самим хорошо и приятно. Наказывать; конечно, наказывали - укладывали днем спать. Это было страшнее крика и ремня. Да и к чему ремень? Свои же дети. Жалко. Аля старалась к каждому празднику для них справить по обновке. Всех обшивала, всех обвязывала. Деньги мы никогда не прятали, потому что доверяли детям. Что покупали по моему требованию, так это книги. Это - святое. И уж если что им пообещали, старались выполнить. Пообещал я им как-то с получки арбуз купить. Иду с работы, думаю, как сейчас Аля зарплате моей обрадуется, и вспомнил, что дети арбуза ждут, выбрал самый большой, на 20 килограммов. Еле донес. Радости сколько было!

       - Я старалась все полезное для себя у людей через плечо брать, - продолжает Алевтина Гавриловна, - книжки по воспитанию некогда было читать, поэтому к людям внимательно присматривалась: как у них? Смотрю, в иных семьях дети плохо едят, капризничают, поэтому я своим в обед по две ложки супа наливаю и подаю. Удивляются, что мало. Добавку спрашивают. Я им - еще по две ложки. Так они у меня весь обед из трех блюд и съедают - не замечают. А знаете, как мы с ними времена года учили? По стихотворению, которое я еще в школе зубрила:

"В декабре мороз сердился,
Серый дым по крышам вился.
В январе от снега бело,
Под полозьями скрипело..."

       - Вань, как дальше-то?

       "В феврале у нас в оконце, - подсказывает супруг, - засверкало ярче солнце...". Я уже не слышала стихотворения. Просто смотрела на лица Алевтины Гавриловны и Ивана Васильевича, и у меня в душе тоже сверкало солнце. Такое теплое, щемящее. Похожее на счастье. Будто птицу из клетки выпустила. Подумалось: кого же я пожалела, что доброго сделала в жизни, если она мне дарит встречи с такими людьми.

Источник: Кошелева, Л. «Посчитай, кого пожалел…» / Л. Кошелева // Озерский вестник. – 1995. – 15 июля. – С. 2.